Мгновение 10. 21 апреля. Суббота

На окраине Берлина

Маршал Жуков 21 апреля бросил части 3-й ударной армии Кузнецова, 2-й гвардейской танковой армии Богданова, 47-й армии Перховича и 5-й ударной армии Берзарина прямо на Берлин с приказом ворваться на окраины города и завязать там бои.

В это время 61-я армия Белова, 1-я армия Войска Польского генерала дивизии Поплавского и другие соединения 1-го Белорусского фронта обходили Берлин с севера, устремившись на Эльбу, где предполагалась встреча с войсками союзников.

Наступление активно было поддержано с воздуха. «В ночь на 21 апреля нанесли удар по столице и советские летчики, - писал командующий ВВС, Главный маршал авиации Александр Александрович Новиков. – 713 самолетов 18-й и 16-й воздушных армий бомбили узлы обороны, войска и боевую технику гитлеровцев в районах восточной и северо-восточной окраин Берлина».

Уполномоченный от НКВД на 1-м Белорусском фронте Иван Серов решил в тот день войти в Берлин с армией Берзарина, и вот его рассказ. «Не доезжая километра 3 до Берлина, был сильный минометный огонь со стороны немцев. Я забежал за дом, а там стояли танкисты, которые предупредили, что дальше ехать нельзя: они пытались прорваться в город, а немцы обстреливают танки "фаустпатронами", подбили наших несколько танков, которые двигались по шоссе…

Я нашел командира танкового батальона и говорю:

- Доложите ваше решение.

Он мне докладывает, что по шоссе двигаться нельзя, так как в дачных домиках сидят немцы с фаустпатронами и бьют наши танки… Тогда я ему приказываю: развернуть пять танков прямой наводкой по этим домикам. Командир батальона посмотрел на меня с удивлением, однако скомандовал приготовить орудия… Один дом загорелся, другой, и было видно, как из соседних домов выбегали немцы. Я залез в танк и как бывший артиллерист навел панораму на дом и сделал несколько выстрелов. Одним словом, в течение получаса эти домики были обезврежены и из них уже не стреляли…

Наконец, мы уже едем по улице. Пехотинцы тоже подтянулись и, прикрываясь танками, с автоматами наизготовку идут. На лицах радость. Танкисты хоть и не видят, но машут рукой…

Затем я поехал по улицам Берлина. В одном месте мы увидели большое количество людей. Подъехали – оказалось интернациональный лагерь военнопленных, загороженный проволокой. Там были французы, голландцы, бельгийцы и другие национальности.

Нас обступили, но охранявшие их украинцы не отходили. Я тогда прогнал "охранников" и сказал:

- Расходитесь по домам.

Некоторые стали робко задавать вопросы:

- А мы французы, куда нам?

Я ответил:

- Во Францию.

Подскочил один из украинцев-охранников:

- А нам тоже можно до хаты?

Радости у них не было конца.

Затем, проезжая далее, мы увидели в одном месте лестницу и вход в какое-то подземелье. Вышли из машины. Стали спускаться. Спустились метров на 8-10 и увидели громадный тоннель с рельсами и там человек двести немцев. Когда мы входили к этим людям, они как-то сжались и боязливо на нас поглядывали. Через переводчика спросил, что это за люди. Оказалось, жители Берлина. Затем я, указав на железнодорожную линию, спрашиваю, что это такое.

- Это берлинское метро.

Тут я окончательно убедился, что нахожусь в Берлине…

Для стрельбы в направлении рейхстага еще становилась на боевые позиции батарея тяжелых гаубиц. Солдаты рыли окопы, выгружали снаряды и готовились к стрельбе.

Поговорил с ними. У всех радостные лица: наконец-то пришли в Берлин. И тут же, как свойственно нашему, русскому человеку, проявилась беспечность: ходили в полный рост, разделись до рубашек, никакой охраны не выставили, были в полной уверенности, что теперь они уже хозяева положения. Когда я им на это указал, они, улыбаясь, отвечали:

- Товарищ генерал, теперь мы немцев не боимся, они нас боятся…

Соединился с Москвой и передал по ВЧ записку в НКВД СССР. По опыту прошлых событий я уже знал, что после такого донесения нельзя уезжать, так как могут вызвать. И действительно, не успел Тужлов вскипятить чай, как раздался звонок по ВЧ…

Я услышал голос Сталина:

- Откуда Вы говорите?

Я отвечаю:

- Из Берлина.

– Как так, ведь еще Берлин не взят?

Я говорю, что Лихтенбергский район является одним из первых районов, в который вступили наши войска. Штаб командующего армией генерал-полковника Берзарина также находится недалеко от дома, где я нахожусь.

Товарищ Сталин на это говорит:

- А от Жукова нет донесения, что войска уже ворвались в Берлин.

Я сказал, что, очевидно, сегодня будет. Он попрощался и повесил трубку. Я тут же позвонил по телефону Жукову, сказал об этом разговоре и посоветовал ему послать донесение Верховному, чтобы знал об этом».

Жукову действительно в тот день было не до разговоров. «Чтобы всемерно ускорить разгром обороны противника в самом Берлине, было решено 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии бросить вместе с 8-й гвардейской, 5-й ударной, 3-й ударной и 47-й армиями в бой за город», - напишет он.

То есть, танковые армии для целей уличного боя были перемешаны с общевойсковыми. Такого опыта еще ни у кого не было.

Войска 1-го Украинского фронта в тот день чуть было не накрыли штаб Верховного командования сухопутных войск вермахта в Цоссене вместе его начальником генералом Кребсом. Штаб и ближние подступы к Берлину обороняли изо всех сил. Маршал Конев подтверждал: «В течение 21 апреля нам навстречу для обороны Берлинского внешнего обвода и городов Цоссен, Луккенвальде, Ютербог был выброшен из районов Берлина ряд пехотных и танковых частей и подразделений – все, что в эти часы оказалось под рукой… Нашим танкистам приходилось в этом районе преодолевать многочисленные заграждения и завалы, канавы, заболоченные поймы и другие препятствия, большие и малые».

Один из передовых танковых батальонов Конева уже приближался к Цоссену. Генералу Кребсу доложили, что отряд танков и бронемашин, обеспечивавших оборону штаба, полностью уничтожен в неравном бою с превосходящими силами русских, атакующих на танках Т-34. Кребс звонил в имперскую канцелярию Гитлеру и умолял позволить эвакуировать штаб, но разъяренный фюрер приказал удерживать позиции. «Кребс и офицеры его штаба уже начали размышлять о том, что собой представляют советские лагеря для военнопленных, но плена им удалось избежать – только потому, что у советских танков закончилось горючее за несколько километров до штаба. В следующий раз, когда они позвонили в Берлин, им было разрешено эвакуироваться, и они уехали с колонной грузовиков», - описывал развязку Энтони Бивор.

Как бы то ни было, продолжал свой рассказ Конев, «к исходу 21 апреля наши танкисты, разбив все брошенные им навстречу группы противника, подошли вплотную к Берлинскому оборонительному обводу и оказались всего в 24 км от южных окраин Берлина… В некоторых местах к вечеру была уже перерезана и Берлинская кольцевая дорога… 21 апреля я обстоятельно доложил в Ставку, что мы ворвались в район Цоссена, бои с вражескими частями там еще продолжаются, но уже ясно, что главный штаб немецко-фашистских сухопутных сил успел покинуть свою бывшую резиденцию».

Стремительно двигалась 4-я гвардейская танковая армия, подходившая теперь к Берлину с юго-запада. К этому дню сам командарм Дмитрий Данилович Лелюшенко относит примечательный эпизод. «В ходе этих боев 63-я гвардейская танковая бригада полковника М.Г. Фомичева, действуя в качестве передового отряда армии, разгромила вражеский гарнизон в Бабельсберге (южное предместье Берлина) и освободила 7 тысяч узников различных национальностей, томившихся в фашистских концентрационных лагерях. В их числе оказался бывший премьер-министр Франции Эдуард Эррио с супругой».

Эррио в межвоенные годы трижды занимал пост премьер-министра и пользовался в СССР несомненными симпатиями. Именно при его премьерстве были установлены дипломатические отношения между Советским Союзом и Францией, он приезжал в Москву. А в годы войны отказался сотрудничать с вишистами и немецкими оккупационными властями, за что и угодил в концлагерь.

«Освободила Эдуарда Эррио 2-я рота автоматчиков из 63-й гвардейской Челябинской танковой бригады под командованием лейтенанта Витольда Станиславовича Езерского, - рассказывал Лелюшенко. - Ему сообщила о пребывании в лагере крупного французского политического деятеля сталинградка Тамара Прусаченко, находившаяся в том же лагере. Рота автоматчиков приняла бой, перебила охрану… Самоотверженные действия наших воинов помешали фашистам увезти бывшего премьер-министра Франции в другой лагерь, на что уже имелось специальное распоряжение Гитлера… В разговоре с гвардейцами Эррио сердечно благодарил их, записал адрес своего освободителя и обещал написать ему по возвращении во Францию. Слово он сдержал».

«Мы накормили их вкусным танкистским обедом, дали машину и с охраной направили в штаб фронта». Есть этот эпизод с Эррио и в воспоминаниях Конева (правда, он у него среди событий 26 апреля): «Когда его привезли на наш командный пункт, я… приказал подготовить походную баню и подыскать всю необходимую экипировку, чтобы он мог переодеться, перед тем как отправиться дальше, в Москву. Эррио был сильно истощен, но, несмотря на пережитые испытания, в нем, далеко уже не молодом человеке, чувствовалась внутренняя сила, бодрость и энергия». После войны Эррио много лет будет председателем Национального собрания Франции.

Итог боев 21 апреля на главном направлении был очевиден: войска и 1-го Белорусского, и 1-го Украинского фронтов вступили в пригороды Берлина.

Войска же 2-го Белорусского фронта Рокоссовского с трудом закреплялись на захваченных на западном берегу Одера плацдармах. Вот как это виделось с воздуха Главному маршалу авиации Новикову: «Гитлеровцы часто контратаковали, пытаясь сбросить наши войска в Одер. Советских пехотинцев активно поддерживали штурмовые авиасоединения. Погода не благоприятствовала полетам, и "илы" уходили на задания без истребительного сопровождения. В первую очередь штурмовики отыскивали и уничтожали артиллерию и танки… До 6 вечера по всему фронту стояла сплошная облачность, державшаяся на высоте 150-200 м, временами моросил мелкий дождь, и штурмовики действовали небольшими группами и парами. Лишь к концу дня погода улучшилась и "илы" стали появляться над полем боя колоннами в составе 24 и более самолетов…

В первые два дня наступления главные силы 4-й воздушной армии поддерживали войска 70-й и 49-й армий. Но к исходу 21 апреля выяснилось, что наибольших успехов добилась 65-я армия, наносившая вспомогательный удар. К.К. Рокоссовский, быстро оценив ситуацию, приказал основные усилия авиации перенести на правое крыло ударной группировки фронта… При мощной поддержке авиации войска Батова не только удержали плацдарм, но расширили и углубили его».

В связи с радикальным изменением обстановки вокруг Берлина фюрер предпочел справить новоселье. Начальник его личной охраны Раттенхубер подробно объяснит: «21 апреля 1945 года после того, как первый русский снаряд разорвался у Бранденбургских ворот, фюрер переселился в новое бомбоубежище, в саду имперской канцелярии. Оставаться в старом убежище, расположенном под "залом торжеств" имперской канцелярии, было опасно, ибо эти здания привлекали к себе внимание вражеской авиации и артиллерии, так что фюрер в один прекрасный день не смог бы выбраться из-под нагромождения обломков.

Новое бомбоубежище Гитлера представляло собой подземное двухэтажное железобетонное сооружение. В нижнем этаже, в условиях искусственного освещения и довольно скверной вентиляции личные комнаты Гитлера, его жены Евы Браун и приемная». Круг обитателей бомбоубежища был не самым широким: Борман, Геббельс, поселившийся в убежище со всей своей семьей, бежавший из Цоссена генерал Кребс, шеф-адъютант Гитлера генерал Бургдорф, представлявший Риббентропа посланник от МИДа Хавель, представитель военно-морских сил вице-адмирал Фосс, представитель военно-воздушных сил полковник фон Белов и начальник гестапо Мюллер. Кроме них в бункере разместилась личная охрана Гитлера, его прислуга и технический персонал. «Убежище Гитлера в те дни напоминало собою командный пункт на передовой позиции. И днем, и ночью к Гитлеру… приходили генералы и офицеры, непосредственно участвовавшие в боях за Берлин».

На совещании, куда фюрер пригласил Кейтеля и Йодля, присутствовали также генералы Буссе, Гудериан, Кребс, вице-адмирал Фосс, а также Раттенхубер, который расскажет: «Все участники совещания считали, что Гитлеру необходимо выехать из Берлина… Во время совещания Гитлер вышел из комнаты вместе с Борманом и Кейтелем и еще раз обсудил с ними вопрос: выезжать ему или нет? Возвратившись, Гитлер заявил, что выезжать он не хочет и будет оставаться в Берлине…

Будучи по характеру чрезвычайно честолюбивым и упрямым до крайности человеком, Гитлер и здесь не изменил себе».

А Кейтель добавит: «Йодль и я, как обычно, возвращались к себе на моей автомашине после доклада обстановки, удивляясь, насколько полным надежд кажется фюрер и с какой уверенностью говорит он о положении дел. Видно, Шёрнер и Венк вдохнули в него жизнь. Или он и впрямь не видел безнадежности положения? Нет, он видел, но не хотел признавать».

В то время как на Восточном фронте, вокруг Берлина, сталкивались в смертельной схватке миллионные армии, на Западном фронте ничего подобного не происходило. Да, были бои, но по масштабам они не шли уже ни какое сравнение с теми, что вела Красная армия.

В Италии превосходящим американским силам удалось осуществить прорыв, открывший их танкам путь к реке По. На рассвете 21 апреля войска 5-й и 8-й армий союзников вошли в Болонью. Тогда командование немецкой группы армий «D» решило под свою ответственность начать в ночь на 22 апреля отвод своих войск за реку По. Переправить удалось в основном лишь живую силу с легким вооружением. Но при этом на плечах отходивших частей уже и союзники начали форсировать По на широком фронте. «Наши воздушные силы уничтожили все мосты постоянного типа и так успешно бомбили понтонные мосты и временные переправы, что вызвали смятение в рядах противника», - радовался Черчилль.

Британский премьер в тот день встречался с Эйзенхауэром. Генерал, помимо прочего, рассказал о том, что американские военнослужащие обнаружили в недавно освобожденном концентрационном лагере в Бухенвальде. Английские биографы Черчилля с некоторым недоумением замечают: «Только тогда Черчилль и британский народ стали осознавать, что пропагандистские рассказы об отвратительных убийствах невообразимого масштаба были правдой».

Французы после взятия Штутгарта одну часть своей 1-й армии отправили на восток, куда она продвигалась без особого сопротивления. Другая часть - под командованием генерала Бетуара - повернула на юг и взяла на себя преследование немцев в горном массиве Шварцвальд. Доклад генерала де Тассиньи от 21 апреля звучал для де Голля «как победная реляция»: «Полный успех двухнедельных операций в Вюртемберге, Шварцвальде и Бадене. Дунай форсирован на протяжении 60 км вниз по течению от Донауэшингена. Мы вошли в Штутгарт с юга, завершив окружение крупной вражеской группировки. В баденской долине мы овладели Старым Брейзахом и Фрейбургом. Шварцвальд обложен со всех сторон».

Однако в англо-американских штабах боевой дух уже становился историей. Заместитель начальника нашего Генштаба генерал-полковник Штеменко свидетельствовал: «21 апреля британская и американская военные миссии сообщили советскому Генеральному штабу, что в ближайшем будущем возможна безоговорочная капитуляция крупных сил противника на любом из участков главных фронтов.

Они писали: "Начальники объединенного штаба считают, что каждая из главных союзных держав, если она этого пожелает, должна получить возможность послать своих представителей для присутствия на переговорах по поводу любой из подобных капитуляций. Однако никакому предложению о сдаче не может быть дано отказа только потому, что будет отсутствовать представитель одного из трех союзников…"

Мы дали на это свое согласие, хотя сам тон письма был не очень уважительный и из текста его следовало: дескать, хотите вы или не хотите, а капитуляцию примем при любых обстоятельствах, даже если она будет, по сути дела, направлена против вас – наших союзников».

И, конечно, все более холодные ветры дули в Соединенных Штатах.

Аверелл Гарриман вновь был приглашен на заседание руководящего рабочего комитета Государственного департамента.

Грю, который председательствовал, зачитал телеграмму от американского посла в Париже Джефферсона Кэффери. Тот передавал возросшее беспокойство французского правительства относительно русской экспансии в Европе. Посол в Москве с коллегой согласился:

- Планы русских основать государства-сателлиты являются угрозой для всего мира. Предлагаемое Москвой объяснение, что эти страны должны служить барьером против будущей опасности со стороны Германии, есть не что иное, как прикрытие ее новых планов.

Гарриман назвал и другие регионы, которые могут стать объектом советских посягательств: Македония, Турция и, конечно, Китай.

- Если Чан Кайши не сможет сговориться с коммунистами еще до того, как русские оккупируют Маньчжурию и Северный Китай, Москва определенно собирается образовать в этих районах просоветский коммунистический режим. В этом случае мы получим полностью разделенный Китай, который будет еще труднее объединить. До какой степени русские будут продвигаться во всех направлениях, зависит от степени нашего давления.

- СССР, кажется, нуждается в американских деньгах, - заметил Грю. – До какой степени на самом деле Россия зависит от США? Другими словами, как много рычагов имеется у нас?

- Очень важно не переоценивать силу Советского Союза, - отвечал Гарриман. - Его армия чрезвычайно эффективна, но представляет собой дезорганизованную массу людей. Почти все ее транспортное оснащение и значительная доля продовольственного снабжения поставляются нами. Страна все еще фантастически отсталая. Там нет нормальных автодорожных коммуникаций, железнодорожная система развита недостаточно и 90% населения Москвы пребывает в таких условиях, которые можно сравнить только с жизню в наших самых убогих трущобах.

Все собравшиеся дружно согласились, что экономическое давление, прекращение ленд-лиза будут эффективными рычагами влияния на политику СССР.

- Если наше правительство использует необходимые средства и будет оставаться твердым, то задача сдерживания Светского Союза будет решена, - подытожил посол.

То есть Советский Союз, который оставался союзником, почти в одиночку добивал нацизм, действительно был разрушен, а народ голоден, американцы в апреле 1945 года уже решили поставить на колени экономически. И ведь именно этот план и будет претворяться в жизнь. СССР, в отличие от государств Оси – Германии, Италии, Японии, действительно не получит ничего на восстановление страны от своего союзника и богатейшей державы мира.

Не прошли бесследно и «героические усилия» военного представителя США в Москве генерала Дина. В эти дни американский ОКНШ пересмотрел свое решение двухнедельной давности, согласившись с рекомендациями генерала о выходе из совместных проектов и зарезервировав за собой право на ответные меры в случае дальнейшей советской неуступчивости. Новые директивы для военной пропаганды предписывали «не замалчивать трудностей» между союзниками.

В те же дни руководство разведки – Управление стратегических служб - повторной и более широкой рассылкой распространило в военно-дипломатических кругах проигнорированный Рузвельтом доклад «Проблемы и цели политики Соединенных Штатов», подводивший развернутую концептуальную базу под новую жесткую стратегию. Это тот документ, где СССР представал в роли «евразийского гегемона», способного в силу органически ему присущих «экспансионистских устремлений» и ресурсов «стать для США самой зловещей угрозой из всех известных до сих пор». В качестве инструментов «профилактического сдерживания» предлагалось исключить советское влияние в Японии, не допустить его распространения на всю Германию и Китай, а также создать систему обороны, состоящую из трех эшелонов. Первый – военно-политический блок США и стран Западной Европы. Второй – сеть военных баз от Исландии и Гренландии до Карибского бассейна. Третий – система обороны Западного полушария. Уход американских войск из Европы рассматривался равнозначным «приглашению России к берегам Атлантики».

Был и еще ряд немаловажных факторов, который заставлял искать серьезного врага и находить его именно в Советском Союзе. Владимир Печатнов совершенно справедливо указывает на «большие опасения верхушки Пентагона в связи с перспективой обвальной демобилизации и демонтажа всего военно-промышленно-научного комплекса США, созданного в годы войны и теперь казавшегося ненужным в глазах значительной части американского общества. В этой обстановке СССР представлялся идеальным эквивалентом фашистской угрозы, дающим как нельзя более подходящее и единственно правдоподобное оправдание дальнейшего наращивания американской военной мощи… "Советская угроза" стала удобным обоснованием повышенных запросов всех видов вооруженных сил в их межведомственной борьбе за долю военного бюджета. Подобной идентификации противника помогала и ставшая популярной в Вашингтоне ассоциация советского режима с нацистским на основе схожих внешних черт – автократия, "экспансионистская" идеология, враждебная либеральной демократии, и т.д.».

Холодная война вот-вот готова была начаться.

Одновременно с известием о том, что советские войска вышли на окраины немецкой столицы, в Вашингтоне президент Трумэн получил известие: «Мистер Молотов прилетит этим вечером и будет ночевать в Грейт Фоллс, штат Монтана. Время вылета завтра утром еще не определено, но уже ясно, что, если погода позволит, он доберется до Вашингтона в воскресенье вечером…. Немедленно после прибытия мистера Молотова ему нужно сообщить, когда Вы его ждете».

Миссия Молотова не обещала быть легкой и приятной.

Источник