Мгновение 15 26 апреля. Четверг

Истеричное самопожертвование

Настоящий мощный прорыв с последующим стремительным наступлением смог осуществить 26 апреля 2-й Белорусский фронт маршала Рокоссовского, чьи войска - 65-я армия Батова - штурмом овладели Штеттином (Щецин), прорвали германскую оборону на реке Рандов и устремились на северо-запад.

Пытаясь задержать их, немецкое командование выдвинуло свежие резервы – так называемую боевую группу «Ост-Зее», одну из офицерских школ и 1-ю дивизию морской пехоты. «Эти войска предпринимали отчаянные контратаки, в которых участвовали и части 50-й бригады СС, и остатки резервной 610-й дивизии, - свидетельствовал Рокоссовский. - Все они были опрокинуты. Противник нес огромные потери, но остановить нас не мог… Сокрушая все на своем пути, двигались войска Попова». Части его 70-й армии разгромили три батальона фольксштурма – «Гамбург», «Бранденбург» и «Грайфенхаген». Развернулась в полную мощь и 49-я армия Гришина. Воспользовавшись переправами, которые успела навести 70-я армии, она вывела свои главные силы на западный берег Вест-Одера и нанесла сокрушительный удар по флангу и тылу оборонявшегося на этом участке противника.

«Бои 26 апреля носили ожесточенный характер. Враг вводил все новые и новые резервы, вплоть до наспех созданных батальонов фольсксштурма с названиями городов, их сформировавших. Но это была уже агония. Как смертельно раненый зверь огрызается в диком безумии, так и фашисты дрались до последнего... Летчики Вершинина наносили удары по подходившим резервам противника и по узлам сопротивления, прикрывая наши войска с воздуха».

Рокоссовский принимал во внимание и имевшуюся у него информацию о переброске немцами морем своих войск с Земландского полуострова и с косы Хель (Гданьская бухта). «Поэтому мы больше всего уделяли внимание действиям войск 49-й армии, наступавшей на запад вместе с 8-м механизированным и 3-м гвардейским кавалерийским корпусом. Они должны были отсекать гитлеровские части, направлявшиеся к Берлину, и отбрасывать их на север, под удары 70-й армии».

В самом Берлине шли жесточайшие уличные бои. Конев рассказывал: «Группы автоматчиков, снайперов, гранатометчиков и фаустников, появлявшиеся через подземные коммуникации, вели огонь по (нашим – В.Н.) автомашинам, танкам, орудийным расчетам… Если не считать фаустпатронов, то большинство потерь в танках и самоходках мы понесли в Берлине от зениток врага. Во время Берлинской операции гитлеровцам удалось уничтожить и подбить восемьсот с лишним наших танков и самоходок. Причем основная часть этих потерь приходится на бои в самом городе… Особенно обильно были снабжены фаустпатронами батальоны фольксштурма, в которых преобладали пожилые люди и подростки… Солдаты по-прежнему сдавались в плен только тогда, когда у них не было другого выхода. То же следует сказать и об офицерах. Но боевой порыв у них уже погас, оставалась лишь мрачная, безнадежная решимость драться до тех пор, пока не будет получен приказ о капитуляции.

А в рядах фольксштурма в дни решающих боев за Берлин господствовало настроение, которое я охарактеризовал как истерическое самопожертвование. Эти защитники третьей империи, в том числе совсем еще мальчишки, видели в себе олицетворение последней надежды на чудо, которое вопреки всему в самый последний момент должно произойти».

Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов «стали "захлопывать" все больше и больше окруженных частей в районе Берлина и франкфуртско-губенской группировки. Среди пленных появились командиры полков и бригад, командиры дивизий, штабные офицеры… 26 апреля мы продолжали освобождать заключенных, находившихся в различных лагерях, расположенных возле Берлина».

А к западу от Берлина продолжались встречи на Эльбе, которые становились хорошей традицией. Командир 5-й гвардейской армии Жадов, чьи бойцы накануне первыми встретили американцев, продолжал в том же духе: «26 апреля в 18 часов произошла встреча наших войск с союзными войсками и на участке 118-й стрелковой дивизии (на западном берегу Эльбы в районе города Презитц)… К боевым порядкам нашего подразделения подъехала на «виллисе» группа американских солдат во главе с лейтенантом Шинком… Таким образом, за две недели до конца войны в Европе в районе Торгау встретились соединения 5-й гвардейской армии с частями 1-й американской армии, которой командовал генерал К. Ходжес. А вскоре на линии Висмар, Шверин, Виттенберг войска 2-го Белорусского фронта встретились с соединениями английской армии».

Следует заметить, что именно 26 апреля было решено назначить официальной датой встречи союзников на Эльбе: в этот день встретились не просто разведчики двух стран, а командиры советской и американской дивизий. В честь этого события было решено на следующий день выпустить в Москве, Лондоне и Вашингтоне обращения лидеров трех стран с выражением решимости довести дело разгрома гитлеровской Германии до конца.

Но Москва в тот вечер салютовала не этому. Она праздновала освобождение столицы Моравии Брно войсками 2-го Украинского фронта. Начальник штаба фронта Матвей Захаров писал: «Три дня, с 23 по 26 апреля, войска 2-го Украинского фронта дрались за Брно. За это время им пришлось преодолеть несколько оборонительных рубежей и целый ряд сильных опорных пунктов, созданных вокруг города на реках Свратка и Свитава. 25 апреля 18-й гвардейский стрелковый корпус генерала И.М. Афонина подошел к Брно… 26 апреля их действия поддержали соединения 6-й гвардейской танковой армии, 1-й гвардейской конно-механизированной группы и 5-й воздушной армии».

Дополнял командующий конно-механизированной группы Плиев: «В результате уличных боев к исходу 26 апреля Брно был полностью занят войсками конно-механизированной группы, подошедшими соединениями 50-го стрелкового корпуса и 6-й гвардейской танковой армии.

До конца дня в разных районах города раздавалась стрельба. Это конница и танки очищали улицы, ликвидируя небольшие группы автоматчиков и одиночные огневые точки врага. Главные же наши силы преследовали гитлеровцев за городом в северо-западном направлении».

Интересные подробности жизни имперской канцелярии накануне краха нацизма содержатся в показаниях знаменитой немецкой летчицы, аса люфтваффе Ганны Райч.

Накануне Гитлер телеграфировал генерал-лейтенанту Риттеру фон Грайму в Мюнхен, приказывая явиться в Берлин по чрезвычайно срочному делу...

Генерал понадобился фюреру потому, что после разжалования и исключения из партии Геринга вакантным оказалось место командующего люфтваффе. Полагаю, Гитлеру было бы проще, учитывая обстановку, провести назначение нового человека на эту должность дистанционно, оставив нового начальника ВВС там, где были самолеты и какое-нибудь топливо. Но нет, Гитлер решил произвести назначение лично и призвал Грайма в уже полностью окруженный Берлин, где бои приближались к центру города.

Генерал Грайм рассудил, что единственная возможность предстать пред светлые очи фюрера - проникнуть в Берлин на жироплане, который может сделать посадку на улице или в садах у Рейхсканцелярии и который будет пилотировать Ганна Райч. Из Мюнхена в сопровождении сорока истребителей прикрытия – в воздухе господствовала авиация союзников - на бреющем полете они добрались до аэродрома Гатов, единственного еще находившегося в немецких руках недалеко от Берлина.

Было принято решение пролететь оставшееся расстояние на стоявшем там учебном «Фислер-Шторхе» и сделать посадку на расстоянии пешей доступности от бункера Гитлера. В последний момент Грайм сам решил сесть за штурвал, Райч оказалась пассажиром. Генералу удалось поднять самолет и на уровне верхушек деревьев взять курс к Бранденбургским воротам. Однако вскоре тяжелым попаданием у самолета оторвало днище, а Грайм был сильно ранен в ногу. Райч через его плечи взяла управление на себя и, ныряя вплотную к земле, посадила самолет на ось Восток-Запад.

Грайм и Райч прибыли в бункер между 6 и 7 часами вечера 26-го апреля. Грайма немедленно отнесли в операционную, где врач Гитлера перевязал ему раны. Фюрер пришел в комнату раненого и поблагодарил за прибытие. Райч при сем присутствовала.

«- Знаете, почему я Вас вызвал?

- Нет, мой фюрер.

- Потому что Герман Геринг изменил и покинул и меня, и родину…

Когда фюрер говорил об измене Геринга, в его глазах были слезы, голова его опустилась, лицо было смертельно бледным, и когда он передавал это послание Грайму, его руки тряслись и бумага сильно трепетала.

- Ультиматум! Резкий ультиматум!! Теперь не осталось больше ничего. Ничто меня не миновало. Никто не остался верным, никакая честь не устояла… Я лишил его всех званий и отстранил от всех дел. Вот почему я вызвал Вас к себе. Настоящим я объявляю Вас преемником Геринга на посту верховного главнокомандующего военно-воздушными силами. От имени германского народа я даю вам руку.

Грайм и Райч оба протянули руки Гитлеру, прося позволить им остаться в бункере и своими жизнями искупить великое зло, какое Геринг нанес фюреру».

Начальник личной охраны Гитлера Раттенхубер добавлял: «26 апреля в районе имперской канцелярии приземлился учебный самолет, на котором находились генерал фон Грайм и пилот Ганна Райч. Близкие Гитлера, в том числе Геббельс с женой и другие, уговаривали Гитлера вылететь на этом самолете из Берлина».

Позже Гитлер вызвал Райч к себе.

- Ганна, Вы из тех, кто хочет умереть со мной. У каждого из нас есть вот такая бутылочка с ядом, - он дал ей два флакона, для нее самой и Грайма. - Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас попал живым в руки русским, и не хочу, чтобы они нашли наши трупы. Каждый отвечает за уничтожение своего тела так, чтобы не осталось ничего для опознания. Ева и я сожжем свои тела.

- «Фюрер должен жить, чтобы могла жить Германия», - так говорит народ. Спасайтесь, мой фюрер, это – желание каждого немца.

- Нет Ганна, если я умру, то это будет за честь нашей страны, потому что я, как солдат, должен подчиняться моему собственному приказу, по которому я буду защищать Берлин до конца… Оставаясь здесь, я верил, что все войска в стране последуют моему примеру и придут спасать город… Но, моя Ганна, я еще сохраняю надежду. Армия генерала Венка идет с запада. Он должен и он отгонит русских достаточно далеко, чтобы спасти наш народ. Тогда мы опять встанем на ноги.

Райч «почти казалось, что он сам этому верит, и когда разговор окончился, он ходил по комнате быстрыми, неверными и большими шагами, сжав руки за спиной, и голова его качалась вверх и вниз с каждым шагом». Поздно ночью с 26-го на 27-е апреля начался первый целенаправленный артиллерийский обстрел Рейхсканцелярии. «Разрывы тяжелых снарядов и треск падающих зданий прямо над бомбоубежищем вызвали такое нервное напряжение у каждого, что кое-где через двери слышны были рыдания».

Но куда же делся Гиммлер? Ответ можно найти у Кейтеля: «26 апреля около полудня к нам в лагерь Ной-Роофен прибыл гросс-адмирал Дёниц; он радиограммой пригласил меня и Гиммлера. Мы вместе обсудили положение… Я по телефону предложил фюреру хотя бы разделить командование. Фюрер отклонил такую меру как необоснованную; он и не помышляет выпускать руководство из своих рук до тех пор, пока линии связи не перерезаны». Но они оказались перерезаны уже очень скоро.

«26.4.45 г. перестали действовать последние линии телефонной связи, соединявшие город с внешним миром, - подтверждал адъютант Гитлера Отто Гюнше. - Связь поддерживалась только при помощи радио».

Генерал Монке утверждал: «Во второй половине дня 26 апреля, во время обсуждения обстановки государственный секретарь Науман передал фюреру перехваченное американское донесение, в котором говорилось, что Гиммлер якобы сделал Англии и Америке предложение на капитуляцию. Узнав это, Гитлер стал очень серьезным и сначала не хотел этому верить». Связаться с Гиммлером фюрер уже не смог. Через день-другой у фюрера появятся основания в это поверить.

Раттенхубер оставил такую зарисовку: «Гитлер, придя с очередного совещания разбитый, сидел за своим столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесенной на ней оперативной обстановкой… Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал:

- Красная Армия в Берлине. Сделать это мог только Сталин.

Задумавшись, Гитлер вернулся к столу».

История с инициативой Гиммлера имела 26 апреля некоторое дипломатическое продолжение.

Сталин получил переданное через Громыко обращение Трумэна по поводу контактов шефа СС с Бернадоттом, где президент подтверждал: «Правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами».

Генсек отреагировал незамедлительно: «Считаю Ваш предполагаемый ответ Гиммлеру в духе безоговорочной капитуляции на всех фронтах, в том числе и на советском фронте, совершенно правильным. Прошу Вас действовать в духе Вашего предложения, а мы, русские, обязуемся продолжать свои атаки против немцев».

Быстрая и позитивная реакция Кремля порадовала западных лидеров. Черчилль телеграфировал Трумэну: «Думаю, что Сталин доволен тем, как быстро и единодушно мы информировали его о нашем отношении к контактам Гиммлера с Бернадоттом».

Получив добро от Сталина, союзники направили соответствующие инструкции в свои посольств в Стокгольме, о содержании которых Трумэн 26 апреля оповестил Сталина: «Информируйте агента Гитлера, что единственными приемлемыми условиями капитуляции Германии является безоговорочная капитуляция перед Советским Правительством, Великобританией и Соединенными Штатами на всех фронтах».

Однако передавать это послание оказалось некому: сам Гиммлер исчез из поля зрения союзников. Но круги по воде шли. Как и рассуждения о том, кому, у кого, в каком формате принимать капитуляцию. Сам этот вопрос превращался в крупную международную проблему.

Дуайт Эйзенхауэр писал: «26 апреля я получил от премьер-министра длинное послание, в котором он излагал предложение Гиммлера о сдаче немцев на Западном фронте. Я рассматривал это предложение как последнюю отчаянную попытку внести раскол среди союзников и информировал об этом Черчилля, решительно настаивая на том, чтобы никакие предложения не принимались и не поддерживались, если в них не предусматривается капитуляция всех немецких войск на всех фронтах… Если немцы хотят сдаться в плен в составе армии, то это тактический и военный вопрос. То же самое, если они хотят капитулировать всеми силами на каком-то конкретном участке фронта. Немецкий командующий может так поступить, а командующий союзными войсками может принять их капитуляцию; но для правительства Германии есть только один путь - безоговорочная капитуляция перед всеми союзниками…

Однако до самого конца немцы не прекращали попыток провести различие между капитуляцией на Западном фронте и капитуляцией на Восточном фронте».

Сталин ответил в тот день Черчиллю и по поводу переговоров с Вольфом в Италии. У главы советского правительства, коль скоро СССР приглашался к участию, возражений не возникло: «Ваше послание относительно "Кроссворда" 26 апреля получил. Благодарю Вас за сообщение. Со своей стороны сообщаю, что Советским Военным Командованием для участия в переговорах в ставке фельдмаршала Александера о капитуляции немецких войск, находящихся в Северной Италии, назначен генерал-майор Кисленко, нынешний представитель Советского Правительства в Консультативном Совете по делам Италии».

Дела в Италии развивались стремительно, а для Бенито Муссолини так и вовсе трагически. Он полностью лишился силовой опоры: 26 апреля его военный министр и главком итальянских фашистских вооруженных сил маршал Родольфо Грациани выписал доверенность Вольфу на ведение переговоров о капитуляции и от имени армии Итальянской Социальной республики.

В этих условиях Муссолини передумал возглавлять сопротивление англо-американским оккупантам (если такие мысли у него действительно были, в чем я сомневаюсь) и решил с группой сподвижников просто сбежать в Швейцарию.

В ночь с 26 на 27 апреля Муссолини в сопровождении 30 автомашин, в которых находилась и уцелевшая часть верхушки фашистской партии, присоединился к немецкому отряду из 200 офицеров и солдат, которые тоже собирались перейти швейцарскую границу. У деревеньки Муссо беглецы нарвались на партизанский заслон. Бойцы Сопротивления согласились пропустить немцев при условии выдачи итальянских фашистов.

Германский лейтенант предпринял попытку спасти Муссолини. На него надели форму офицера люфтваффе, шинель и каску и спрятали в кузове грузовика. Но один из партизан, досматривая машины, узнал дуче и его любовницу синьорину Петаччи. Немцы не стали класть за них свои жизни и просто сдали.

Партизаны вытащили Муссолини из машины и отвезли на небольшую ферму на холмах, возвышающихся над озером Комо, в деревню Донго. Там пленники были размещены под конвоем в крестьянском доме.

Новость о пленении Муссолини быстро долетела до руководителей движения Сопротивления и до англичан, у которых не было сильного желания оставлять дуче в живых. Он слишком много знал и слишком многое мог рассказать, чтобы доводить его дело до суда. В том числе и о британских политиках, которые имели с дуче дело, в том числе и о Черчилле, который в свое время восторженно отзывался о политических дарованиях Муссолини. Основатель новой Римской империи был обречен.

Черчилль куда более благосклонно относился к представителям настоящих императорских и королевских фамилий. 26 апреля из доклада посла он узнал, что британские войска в Бельгии пытаются захватить наследника правившего в Австро-Венгрии до конца Первой мировой войны дома Габсбургов. Герцогская кровь британского премьера взыграла против покушения на осколки некогда могущественной династии. Черчилль телеграфировал послу, что в задачи британской политики не входит «охота» за эрцгерцогом и объявление бывшей австрийской монархии «преступной организацией».

Черчилль также добавил: «Я лично, пережив все эти европейские волнения и тщательно изучив их причины, пришел к выводу, что если бы союзники за столом мирных переговоров в Версале не решили, что свержение династий – это путь к прогрессу, и если бы они позволили Гогенцоллерну, Виттельсбаху и Габсбургу вернуться на свои троны, то не было бы и Гитлера».

Утром 26 апреля в Сан-Франциско, где начала работу Организация Объединенных Наций, заседали главы делегаций. Без труда были подтверждены обговоренные министрами иностранных дел четырех стран в Вашингтоне принципы организации и работы конференции, после чего Молотов поставил вопрос о ее председателях: четверо по очереди. Обсуждали несколько часов, и в итоге большинство склонилось к формуле, предложенной Иденом: председательствуют на открытых пленарных заседаниях представители четырех стран-инициаторов, но Руководящий и Исполнительный комитеты имеют одного председателя – госсекретаря США. Молотов был вынужден с этим согласиться.

Первое пленарное заседание конференции Объединенных Наций открылось в 15.48. Председательствовал Стеттиниус, который сразу предоставил слово главе чилийского МИДа Фернандесу. Тот предложил почтить память скончавшегося американского президента: «Рузвельт – это могучее дерево с благородными и крепкими плодами и цветами, живущее в сердце своего великого народа, и его листва покрывает весь мир».

Затем в торжественной атмосфере Сан-Францисского оперного театра выступали главы делегаций. Сначала – четырех стран-организаторов. Молотов говорил после Сун Цзывэня и перед Иденом. Впервые русская речь прозвучала в ООН.

- Разгром гитлеровской Германии, главного агрессора в этой войне, стал фактом. Пришла пора позаботиться о послевоенном времени, о будущем. Конференция должна рассмотреть вопрос о создании организации по защите всеобщего мира и безопасности народов после войны… Массовые убийства детей, женщин и стариков, истребление целых национальностей, поголовное уничтожение неугодных фашистам мирных жителей, варварское уничтожение культуры и непокорных культурных деятелей, разрушение многих тысяч городов и сел, крушение хозяйственной жизни целых народов и неисчислимые потери – обо всем этом нельзя забыть…

Советская страна, спасшая европейскую цивилизацию в кровавых битвах с немецким фашизмом, с полным основанием напоминает сейчас об ответственности правительств за будущее миролюбивых народов после окончания этой войны. Это тем более необходимо сделать, что перед нынешней войной предостерегающий голос Советской республики не был выслушан с должным вниманием. Нельзя доказать, что не было желания помешать возникновению войны. Полностью, однако, доказано, что правительства, претендовавшие в свое время на руководящую роль в Европе, показали если не свое нежелание, то свою неспособность предотвратить войну, с последствиями которой будет еще не так просто справиться.

Конференция должна заложить основу организации будущей безопасности народов. Это - великая задача, которую до сего времени не удавалось успешно решить.

Source