Мгновение 19. 30 апреля. Понедельник

Знамя Победы

30 апреля 1945 года навсегда вошло в историю человечества как день, когда над поверженным рейхстагом взвилось красное Знамя Победы.

Война продолжалась. Но это мощное событие стало символической финальной точкой битвы за Берлин и крушения гитлеровского рейха.

Казалось бы, мы знаем все и о штурме рейхстага, и о Знамени Победы. Но до сих существует несколько версий того, когда, как образом, где конкретно взвилось Знамя Победы, и даже – сколько всего таких знамен было. Очевидцы событий того дня, как мы сейчас увидим, и те расходятся в ответах.

Например, вопрос о времени водружения Знамени Победы. Даже в «Воспоминаниях и размышлениях» маршала Жукова он запутан. Буквально на одной странице там есть два различных указания. Одно: «Командующий 3-й ударной армией генерал В.И. Кузнецов, лично наблюдавший за историческим боем взятия рейхстага, около 15.30 позвонил мне на командный пункт и радостно сообщил:

- На рейхстаге реет наше Красное знамя! Ура, товарищ маршал!».

И второе: «В 21 час 50 минут сержант М.А. Егоров и младший сержант М.В. Кантария водрузили врученное им Военным советом армии Красное знамя над главным куполом рейхстага».

30 апреля 1945 года по всесоюзному радио, вещавшему также на зарубежные страны, было передано сообщение, что в 14 часов 25 минут над рейхстагом водружено Знамя Победы. Эта новость зажила своей жизнью. Вот только непосредственные участники штурма рейхстага это время – 14.25, - ставшее как бы официальным, не подтверждают.

Разобраться в обстоятельствах этого исторического события нам помогут его непосредственные участники, не раз вспоминавшие с боевыми товарищами этот незабываемый для них, да и для всех нас день.

Общую картину давал Георгий Константинович Жуков: «За рейхстаг шла кровопролитная битва. Подступы к нему прикрывались массивными зданиями, входившими в систему девятого центрального сектора обороны Берлина. Район рейхстага обороняли отборные эсесовские части, оснащенные танками, штурмовыми орудиями и многочисленной артиллерией…

Непосредственный штурм рейхстага осуществляла 150-я стрелковая Идрицкая дивизия, во главе которой стоял опытный генерал, Герой Советского Союза В.М. Шатилов… Общий штурм рейхстага осуществлял усиленный 79-й стрелковый корпус 3-й ударной армии в составе 150-й стрелковой дивизии и 171-й стрелковой дивизии под командованием полковника А.И. Негоды и 23-й танковой бригады. Командовал корпусом талантливый командир – Герой Советского Союза Семен Никифорович Переверткин».

Разобрались? Не совсем? Тогда еще раз.

Штурм центра Берлина вели войска, как вы уже запомнили, 1-го Белорусского фронта маршала Жукова.

В состав фронта входила 3-я ударная армия генерал-полковника Василия Ивановича Кузнецова.

В нее входил 79-й стрелковый корпус генерал-майора Переверткина.

В составе корпуса были участвовавшие в штурме рейхстага 171-я стрелковая дивизия полковника Негоды и 150-я стрелковая дивизия генерал-майора Василия Митрофановича Шатилова.

В составе 150-й стрелковой дивизии действовали 756-й полк во главе с полковником Федором Матвеевичем Зинченко и 674-й полк подполковника Алексея Дмитриевича Плеходанова.

В 756-й полк Зинченко входил 1-й стрелковый батальон капитана Неустроева, чьи бойцы и пробивали путь для Знамени Победы на крышу рейхстага.

Диспозиция понятна?

Ну а теперь попробуем восстановить обстоятельства и хронологию штурма.

Генерал Шатилов имел все основания написать: «События этого долгого и трудного дня описаны многократно - участниками и очевидцами, журналистами и литераторами. Но, как это иногда бывает, чем больше пишется об одном и том же, тем больше возникает различных расхождений, неувязок, неточностей. Сказываются тут и капризы памяти (не все ведь писали по горячим следам), и субъективность восприятия (в напряженной, смертельно опасной обстановке окружающее по-разному запечатлевается в сознании людей). Не все представляли себе ситуацию в целом. Одни пользовались непроверенными источниками, другие давали волю фантазии, пренебрегая исторической достоверностью». При этом даже с некоторыми из воспоминаний комдива Шатилова не всегда соглашались его непосредственные подчиненные.

«Этот особенный, незабываемый день начинался совершенно обычно, как и все предыдущие дни битвы за Берлин, - стрельбой, грохотом взрывов, дымом пожарищ, - напишет полковник Зинченко. - Все мы с нетерпением дожидались рассвета. А он, казалось, нарочно медлил, как бы не решаясь подставлять под пули и осколки снарядов рождающийся день. Солнце еще пряталось где-то далеко за горизонтом, за нагромождениями окутанных дымом и предутренней мглой развалин, а всюду уже гремел бой».

Проснувшись с первыми лучами солнца, капитан Степан Неустроев выглянул из окна «дома Гиммлера» - министерства внутренних дел рейха. «Перед глазами было изрытое, перепаханное снарядами огромное поле. Кое-где стояли изуродованные деревья. Чтобы лучше разобраться в обстановке, мне пришлось подняться на второй этаж.

Глубина площади, если можно было так назвать это поле, составляла метров триста. Площадь на две части рассекал канал, залитый водой. За каналом немецкая оборона — траншеи, дзоты, зенитные орудия, поставленные на прямую наводку. Около орудий копошатся люди. В конце площади трехэтажное серое здание с куполом и башнями. На первый взгляд ничем не примечательное, оно не заинтересовало меня. За ним, метрах в двухстах, виднелся огромный многоэтажный дом. Он горел, из него валил густой черный дым.

Наверное, это и есть рейхстаг! Но как до него дойти? Впереди ров, траншеи, орудия и серое здание... Я спустился в подвал и по рации доложил обстановку командиру полка. Он выслушал спокойно и коротко приказал:

- Наступать в направлении большого дома!

Я поставил перед ротами задачу: наступать левее серого здания, обойти его, выйти к горящему дому и окопаться.

Батальон приготовился к атаке… Наконец наша артиллерия открыла огонь. Площадь за каналом и серое здание затянуло дымом и пылью.

Взвилась серия красных ракет - сигнал атаки. Роты с криком "ура" бросились вперед. Но не успели пробежать и десяти метров, как противник обрушил на нас сотни тяжелых мин и снарядов. Наше "ура" потонуло в грохоте. Атака захлебнулась.

Вскоре ко мне на НП пришел полковник Зинченко. Я доложил ему, что к рейхстагу никак не могу пробиться - мешает серое здание, из которого ведется стрельба, и очень сильный огонь справа.

Федор Матвеевич подошел к окну… Он долго держал в руках карту. Смотрел в окно и опять на карту. Глаза Зинченко вдруг осветились улыбкой. Он был взволнован.

- Неустроев, иди сюда... Смотри!

Я стал на ящик рядом с командиром полка, но не понимал, чему радовался Зинченко.

- Да смотри же, Степан, внимательно! Перед нами рейхстаг!

- Где? - невольно переспросил я.

- Да вот же, перед тобой. Серое здание, которое тебе мешает, и есть рейхстаг…

Мы с Гусевым смущенно переглянулись. Полковник Зинченко ушел на КП полка докладывать обстановку командиру дивизии генералу Шатилову. На прощание сказал:

- Готовить батальон к штурму рейхстага!»

Полковник Зинченко внимательно изучил поле боя. «При свете дня мы могли теперь детально рассмотреть рейхстаг и подступы к нему. Он был, казалось, совсем рядом. У парадного входа - массивные колонны. Сверху - огромный каркас купола. Окна в рейхстаге заложены кирпичом. В них оставлены лишь небольшие отверстия, служившие гитлеровцам амбразурами…

Из четырех входов в рейхстаг главный - западный. Он вел, как оказалось, в овальный вестибюль, из которого был вход в зал заседаний. Всего в рейхстаге кроме большого зала заседаний и залов для заседаний фракций насчитывалось более 500 различных комнат и помещений, просторные подвальные помещения.

Перед зданием проходили две траншеи, соединенные между собой и с рейхстагом ходами сообщения. Дверь парадного входа не была забаррикадирована. Стены рейхстага изрядно поковырены снарядами, минами, пулями. Площадь перед фасадом сплошь изрыта воронками от бомб и снарядов, загромождена разбитыми, обгорелыми автомашинами, орудиями, танками, бронетранспортерами. От северо-восточной части центрального парка Тиргартен почти повсеместно остался только перепаханный воронками пустырь, усеянный обугленными обломками деревьев, так и не успевших зазеленеть.

Правее от рейхстага виднелись Бранденбургские ворота. До них от нас метров 600. В этом районе мы заметили зарытые в землю танки и пулеметные точки под железобетонными колпаками. Левее рейхстага - метрах в 500 от нас, за излучиной Шпрее, - квартал иностранных посольств. Там также были зарыты танки и самоходки. Справа от нас метрах в 600, на южной окраине Тиргартена, установлены три зенитные батареи - 18 орудий, приспособленных для стрельбы по наземным целям. Все эти огневые средства прикрывали подступы к рейхстагу.

В 300 метрах южнее Бранденбургских ворот - имперская канцелярия. Там, в бункере, еще досчитывал свои последние минуты главный фашистский преступник - Гитлер. Всего лишь 800 метров от нас. Но тогда, 30 апреля, мы этого не знали. А жаль. Могли бы попробовать и туда постучаться. Сил для этого у нас имелось вполне достаточно… На подступах к рейхстагу и в самом его здании оборонялись остатки разгромленных батальонов фольксштурмистов и переброшенный сюда сборный батальон эсэсовцев, моряков-курсантов, летчиков и пехотинцев. Неустроев так же внимательно рассматривал рейхстаг - глазами человека, которому сейчас его придется штурмовать: «По внешнему виду рейхстаг неказист. Три этажа, четыре башни, в центре купол, а на куполе шпиль. Окна и двери замурованы красным кирпичом, это видно очень отчетливо. На месте окон и дверей оставлены амбразуры. Я приложил к глазам бинокль - в амбразурах стволы пулеметов. Насчитал их до двадцати. "Вот тебе и рейхстаг, - рассуждал я про себя, - настоящая крепость".

Противник из рейхстага и справа, из Кроль-оперы, хлестал свинцом. Вскоре фашисты открыли огонь из артиллерии и тяжелых минометов, но их снаряды с воем пролетали над нами и рвались где-то позади, в районе моста Мольтке, через который командование срочно перебрасывало к нам танки, артиллерию и гвардейские минометы "катюши". В воздухе показались наши самолеты. Они шли широким фронтом. У Бранденбургских ворот в парке Тиргартен содрогнулась земля. Огонь противника по мосту Мольтке прекратился. Через несколько минут у "дома Гиммлера" появились десятки наших Т-34, за ними тягачи тянули тяжелые орудия. Вслед шли "катюши"».

Шатилов и Негода получили решение командира корпуса генерала Переверткина на 30 апреля: «150-я стрелковая дивизия во взаимодействии со 171-й штурмом овладевает рейхстагом». Шатилов дал приказ своим полкам, позвонил Зинченко:

- 756-й полк наступает на главный вход и во взаимодействии с 674-м полком овладевает рейхстагом. Начало артподготовки в тринадцать часов, атака — в тринадцать тридцать. Вашему полку ставлю особую задачу: установить Знамя Военного совета армии над рейхстагом. Плеходанов сейчас придет к вам, организуйте с ним взаимодействие в подготовке и проведении штурма рейхстага.

И в этот момент немцы пошли в контратаку, открыв огонь по позициям 2-го батальона 756-го полка, который с вечера выдвинулся в сторону рейхстага и залег перед захваченным у противника оборонительным рвом. Одновременно Зинченко заметил, «как из-за Шпрее, из квартала иностранных посольств, к рейхстагу выдвигается до десятка танков и самоходок. Заняв огневые позиции по набережной Рейхстаг-уфер, они также открыли огонь. Заговорили и огневые точки из рейхстага. Под прикрытием этого огня из-за северной части рейхстага высыпало до двух батальонов пехоты, которые, приняв боевой порядок, двинулись в атаку на позиции 2-го батальона.

Натиск гитлеровцев был яростным. Они, по всей видимости, намеревались смять 2-й батальон, закрепившийся вдоль рва… Положение становилось угрожающим… Помощь подоспела вовремя. Разведчики, саперы и «сборная» Новинского внезапным ударом во фланг внесли в ряды гитлеровцев смятение. Еще натиск - и враг начал поспешно отходить, стремясь как можно быстрее укрыться за рейхстагом…»

В 8 часов утра на командный пункт Зинченко пришел Плеходанов, которому самому пришлось только что отбивать атаку с южной окраины Тиргартена.

- Очумели фашисты совсем — лезут как сумасшедшие.

«Подошел заместитель командира 23-й танковой бригады подполковник М.В. Морозов с командирами танковых батальонов майором И.Л. Ярцевым и капитаном С.В. Красовским, тут же был командир артгруппы майор Г.Г. Гладких… Сначала обсудили общую обстановку, затем перешли непосредственно к плану штурма рейхстага». Рассмотрев все варианты, приняли решение штурмовать со стороны ближайшего для дивизии – западного, парадного фасада. «Его расположение обеспечивало нашим подразделениям широкий фронт атаки и самую полную огневую поддержку, - замечал Зинченко. - К тому же и для дела, по которому мы оказались здесь, годился, как кто-то пошутил, только парадный вход.

Боевой порядок атакующих подразделений - эшелонированный в глубину. Я решил атаковать главный вход в рейхстаг силами своего 1-го батальона, который, ворвавшись в здание, очищает его северо-восточное крыло. 2-й батальон остается на месте с задачей прикрывать атакующие подразделения слева от возможных контратак противника из квартала иностранных посольств. Подполковник Плеходанов силами батальона Давыдова намеревался ворваться в рейхстаг через депутатский вход и очистить юго-восточную часть здания. Остальные два батальона 674-го полка прикрывают атакующих справа и отбивают возможные атаки противника из района Бранденбургских ворот и южной окраины Тиргартена…

На прямую наводку решено было поставить 89 орудий, около 40 танков и 6 самоходных 122-миллиметровых артустановок - всего свыше 130 единиц. Орудия прямой наводки имели задачу проделать проломы в окнах и уничтожить огневые точки в рейхстаге. Артиллерийская группа должна была подавить огневые средства противника в районах Бранденбургских ворот и квартала иностранных посольств…

Договорились о сигналах. Начало артподготовки - залп реактивных минометов, сигнал атаки - серия красных ракет. Этот же сигнал для артиллеристов означал перенос огня в глубину. О контратаках противника решено было оповещать серией зеленых ракет.

Когда все вопросы были обсуждены и согласованы, мы сверили время. Это была как бы торжественная минута молчания.

Тут же мы доложили о выработанном решении комдиву. Он внимательно выслушал и в ответ коротко сказал:

— Добро!..

После этого мы с Плеходановым вышли во двор и сфотографировались на память».

Батальон Неустроева получал пополнение, которое весьма обрадовало капитана. «Из штаба полка пришел старший сержант Сьянов. Два дня назад его ранило, но ранение оказалось легким, и он находился в санбате дивизии. Приходу Сьянова я был рад. Мало кто уцелел из ветеранов батальона. А тут старый знакомый!.. Он мне рассказал, что сегодня утром все тыловые подразделения дивизии облетел слух, что батальон Неустроева уже чуть ли не взял рейхстаг. Вот Сьянов и заторопился. Врачи не отпускали. И тогда он просто сбежал.

Позвонил помощник начальника штаба полка майор Андрей Логвинов и сообщил, что нужно немедленно направить в штаб кого-нибудь из офицеров, чтобы получить пополнение… Я решил направить Сьянова. Он хотя и старший сержант, но мог в боевой обстановке заменить офицера. Через час Сьянов привел около ста человек.

В это время в батальоне насчитывалось триста пятьдесят человек. Пополнение казалось солидным, тем более что наполовину состояло из фронтовиков, вернувшихся после ранения из госпиталя. Остальные были в основном юноши лет восемнадцати…

Из пополнения сформировали первую роту, ее командиром я назначил Сьянова. Взводы и отделения возглавили бывалые солдаты. Подбирались они просто по внешнему виду. Смотришь - пожилой, фронтовик, неплохая выправка, говоришь: «Будешь командовать первым взводом. А ты - вторым, а ты - третьим».

Напоминаю, это рассказ 22-летнего капитана Неустроева.

В 9 часов полковник Зинченко собрал командиров батальонов и подразделений приданных частей. «Я довел до них задачу и план действий, сообщил время начала артподготовки и штурма рейхстага, а также сигналы.

В это время вошел подполковник Иван Ефимович Ефимов и внес Знамя Военного совета армии, врученное нам 26 апреля. Знамя расчехлили и развернули так, чтобы его могли видеть все, кто находился на КП.

Никто тогда, естественно, не думал, что это знамя войдет в историю Великой Отечественной войны как Знамя Победы, но все понимали, что это знамя необычное. Встав у него, я с волнением обратился к присутствующим. Говорил, что право на это знамя наш полк и помогавшие нам части завоевали в жестоких испытаниях мужеством и героизмом своих бойцов и офицеров… Мы должны водрузить это знамя над рейхстагом!

В ответ грянуло "ура" всех, кто был при этом на КП полка…

Подходили и занимали огневые позиции танки, выкатывали на прямую наводку орудия артиллеристы, пополнялись запасы боеприпасов…»

Примерно в 10 утра Зинченко распорядился: «Офицеру разведки полка капитану В. И. Кондрашову взять двух лучших разведчиков и прибыть с ними на КП. Тут им будет вручено Знамя Военного совета армии для водружения его на куполе рейхстага.

Миновало несколько минут, и разведчики уже стояли передо мной, но не два, а... целый взвод!.. Я удивленно и несколько даже сердито взглянул на Кондрашова: неужели непонятно был отдан приказ? Кондрашов так же молча ответил мне взглядом, едва заметно передернул плечом: попробуйте, дескать, сами выбрать двоих лучших, разведчики - все как один, каждый достоин высокой чести...

Кондрашов долго посматривал то на меня, то на разведчиков, так, как будто получил неразрешимую задачу. Затем с сожалением вздохнул, еще раз оглядел своих орлов и решительно, твердым голосом приказал:

- Егоров и Кантария! К командиру полка!..

Я подозвал Егорова и Кантария к себе ближе, подвел к окну:

- Вот перед вами рейхстаг, всмотритесь в него хорошенько. Купол видите?

- Так точно, товарищ полковник.

- Ваша задача - установить на этом куполе Знамя Военного совета армии.

Я хорошо понимал и чувствовал, как волнуются в этот момент оба разведчика, хотя и стараются не подавать вида.

- Будет выполнено, товарищ полковник! - ответили они в один голос.

Я вручил им знамя, крепко пожал руки…

В ротах из рук в руки передавались боевые листки с призывом "Даешь рейхстаг!" Артиллеристы и минометчики писали на снарядах и минах "По рейхстагу!"»

И бойцы делали свои знамена, как в батальоне Неустроева. «Кроме знамени политотдела армии мы имели еще и красные флажки, которые по инициативе парторгов и комсоргов рот сделали сами солдаты. Флажков было много - на каждое отделение по одному, а то и по два… Высокий боевой порыв людей внушал уверенность, что атака завершится успешно. Воины жили одной мыслью - взять рейхстаг…

Все подвалы угловой части «дома Гиммлера» заняли незнакомые мне офицеры -артиллеристы, танкисты. Они устанавливали стереотрубы, налаживали связь по телефону и рациям. Подвалы походили на муравейник. Кого только там не было! И корреспонденты, и кинооператоры, какие-то представители из Москвы».

К 12 часам части генерала Шатилова заняли исходное положение. Сам он напишет: «Со второго этажа "дома Гиммлера" на рейхстаг смотрели "катюши" и стволы пушек-сорокапяток батареи капитана Сергея Винокурова и огневого взвода старшего лейтенанта Тарасевича. На открытых позициях перед Кёнигплацем находились орудийные расчеты из полка Константина Серова, дивизионов Ильи Тесленко и Магомета Найманова, из батарей Дмитрия Романовского и Ивана Кучерина, изо всех артиллерийских подразделений 756-го и 674-го полков…

Ров крепко беспокоил и Плеходанова, и Зинченко. Был он достаточно широк и, по-видимому, глубок. Мостков через него почти не уцелело - остались в основном железные балки и трубы. С противоположной стороны возвышалась насыпь, - очевидно, отвал неубранной породы. А за ней змеились траншеи и чернели отдельные окопчики, в которых сидели немцы, занявшие позиции перед фасадом рейхстага. Преодолеть препятствие сразу всем первым эшелоном было бы очень трудно - все прилегающее ко рву пространство Кёнигплаца перекрывалось плотным огнем. Поэтому решено было выдвинуть вперед лишь несколько подразделений, чтобы они еще до начала артподготовки переправились через ров и связали боем противника, находившегося в траншеях за насыпью. Однако попытка эта не увенчалась успехом. Переправиться через ров удалось лишь немногим смельчакам из взвода разведки во главе с помкомвзвода сержантом Иваном Лысенко. Вскоре к ним присоединился и лейтенант Сорокин. Остальные подразделения залегли перед рвом.

Основные силы первого эшелона изготовились к штурму в "доме Гиммлера". Солдаты заняли места около окон, готовые по сигналу выпрыгнуть через них на улицу.

В первом часу я доложил Переверткину, что дивизия заняла исходное положение для атаки.

- Хорошо, Василий Митрофанович, желаю быстрее водрузить Знамя над рейхстагом, - напутствовал командир корпуса.

Покинув надежные стены дивизионного НП, хорошо защищавшего от снарядов и мин, но лишавшего меня возможности увидеть своими глазами картину предстоящего штурма, я переселился на четвертый этаж соседнего дома, где расположились артиллерийские наблюдатели».

Полковник Зинченко наблюдал: «Уже затаились в казенниках орудий снаряды, наводчики в последний раз припадают к прицелам, все взгляды - в серую громадину рейхстага. Пехотинцы, изготовившиеся к атаке, также приспосабливаются для броска вперед, выбирают точку опоры для ноги, для локтя, поудобнее размещают свой личный "арсенал". В рейхстаге уже не помогут ни танки, ни артиллерия, все будут решать автомат, винтовка, граната. Поэтому для каждого бойца наибольшая ценность - еще одна запасная обойма, еще одна граната...

До начала артподготовки - считанные минуты. Мои мысли прервал майор Казаков, протянул адресованный мне небольшой пакет. Я вскрыл его, быстро пробежал глазами листок бумаги. Похоронка! В ней сообщалось, что 26 апреля в боях за Берлин смертью храбрых погиб Алексей Матвеевич Зинченко. Мой младший брат!.. Уже третий... Владимир под Москвой, Емельян под Сталинградом, а Алеша вот здесь, в Берлине. И шесть сестер остались горькими вдовами...

Молча зажал в руке серую бумажку, взял себя в руки… Моего настроения никто не заметил, и это хорошо. Не время делиться горем, принимать соболезнования.

- Ну что, Федор Матвеевич, сейчас начинаем? - нарушает тишину майор Гладких.

- Да, сейчас будет сигнал!..»

Генерал Шатилов был само внимание: «Стрелки часов подползали к тринадцати. И вдруг бинокль дрогнул у меня в руках. Тяжелый гром сотряс воздух, прокатившись над рекой, над Королевской площадью, над всем центром Берлина. Это грянули 89 стволов, направленных на рейхстаг.

Над Кёнигплацем словно пронеслась буря. Взвились дымно-огненные смерчи, вздыбились черные фонтаны земли. Гром не прекращался. Стоя справа у окна, я наблюдал в бинокль, как дым и пыль превращаются во все более плотную завесу, через которую становится трудно различать траншеи, окопы и доты, испещрившие площадь, ров с водой и обугленные, расщепленные деревья. Надо всем этим возвышалась громада серого здания с куполом наверху… Из узких амбразур вырывались частые слепящие вспышки - рейхстаг огрызался свирепым, плотным огнем. А по нему, не умолкая, все били и били орудия прямой наводки и батареи, находившиеся на закрытых позициях на северном берегу Шпрее...

Еще не замер характерный звук первого залпа «катюш», как из полуподвальных окон красного дома начали выскакивать бойцы 3-й роты Неустроева, 1-й и 3-й рот Давыдова. Каждый взвод держал направление по заранее намеченным ориентирам. От «дома Гиммлера» до рва - 240–300 метров. Для тренированного бойца полторы-две минуты стремительного бега. Но какие это минуты! Над Кёнигплацем, на подходах к нему воздух выл и стонал от раскаленного металла. Однако эти звуки покрывал оглушительный грохот нашей канонады. С голосом орудий 150-й дивизии слили свой голос батареи 171-й дивизии…

Прошло минут двадцать. Сейчас согласно плану батальон Неустроева должен был пробиваться к центру фасада, туда, где расположен главный вход в рейхстаг…

Тут же я соединился с Зинченко:

- Как дела, перешли ров?

- Никак нет. Ни одного мостка не уцелело. Мешает интенсивный артогонь с фланга, со стороны моста от Карлштрассе...

- Зинченко! Не допускайте, чтобы люди долго лежали! Это увеличит потери. Прикажите Неустроеву поднять их. Выводите батальон Клименкова на левый фланг, чтобы прикрыть Неустроева».

Не дожидаясь завершения артподготовки «1-я рота под командованием старшего сержанта Сьянова оставила подвал и бросилась ко рву. С ротой пошел заместитель командира батальона по строевой части капитан Ярунов, чтобы в случае необходимости оказать помощь Сьянову. Вместе с 1-й ротой отправились также старший адъютант 1-го батальона старший лейтенант Гусев и агитатор полка капитан Прелов. 30 минут артподготовки пролетают, как одна», - замечал Зинченко.

«Бросок сьяновской роты оказался стремительным и удачным, - писал Шатилов. - Достигнув рва, бойцы с ходу преодолели его - кто по трубам и рельсам, кто вплавь. В тринадцать тридцать рота, а с нею и часть бойцов из других подразделений оказались на той стороне… На пути лежала черная, изрытая окопами, ходами сообщения и воронками земля. В траншеях и окопах засел противник. Нет, не могло тут быть такого, как иногда показывают в кино: лихой бросок в полный рост к главному входу - и все пули мимо, мимо».

Зинченко подтверждал: «13.30. Взлетает серия красных ракет, и командир 1-го батальона капитан Неустроев дает команду:

- В атаку! Вперед!

Первой преодолевает ров рота Сьянова, вслед за ней — бойцы 2-й роты Антонова.

Вокруг рейхстага оседает пыль, рассеивается дым. Становится видно, что наши артиллеристы поработали неплохо. Вместо заложенных кирпичом окон тут и там зияют черные проломы.

Казалось бы, сделано все необходимое. До рейхстага — всего каких-то 250 метров. Но не успели атакующие пробежать и 50 метров, как шквальный перекрестный огонь со стороны квартала иностранных посольств и Бранденбургских ворот бросил их на землю. Батальон залег в ямах и воронках, за разбитой вражеской техникой. Ожили и огневые точки в рейхстаге. Не то что встать во весь рост - голову поднять невозможно.

Потянулись томительные минуты выжидания и поисков выхода из сложившегося положения. Еще одна отчаянная попытка атаковать. Поднятые наступательным порывом и примером самых отважных, вновь бросаются вперед роты и вновь вызывают на себя смертоносный огонь. И снова приходится залечь».

До этого момента кардинальных расхождений в описании обстоятельств штурма рейхстага у его участников нет. Дальше они появляются. Читаем у Жукова: «30 апреля… в 14 часов 25 минут войсками 3-й ударной армии (командующий генерал-полковник В.И. Кузнецов, член Военного совета генерал А.И. Литвинов) была взята основная часть здания рейхстага». И через страницу: «В 14 часов 25 минут батальон старшего лейтенанта К.Я. Самсонова 171-й стрелковой дивизии, батальон капитана С.А. Неустроева и батальон майора В.И. Давыдова 150-й стрелковой дивизии ворвались в здание рейхстага. Но и после овладения нижними этажами рейхстага гарнизон противника не сдавался. Шел ожесточенный бой внутри здания».

Как мы помним, доносил Жукову в 15.30 о Красном знамени над рейхстагом и командующий 3-й ударной армией Кузнецов. Маршал приводил и свои ответные слова, обращенные тогда к Кузнецову:

- Дорогой Василий Иванович, сердечно поздравляю тебя и всех своих солдат с замечательной победой. Этот исторический подвиг вверенных Вам войск никогда не будет забыт советским народом. А как дела с рейхстагом?

- В некоторых отсеках верхних этажей и в подвалах здания все еще идет бой, - сказал В.И. Кузнецов».

Шатилов в мемуарах подтверждал информацию о проникновении наших бойцов в рейхстаг в это время. «В 14 часов 25 минут к входу с южной стороны здания (депутатскому входу) бросились солдаты из роты Греченкова… (Они) первыми очутились у двери. Кто-то рванул ее на себя. Она оказалась незапертой! Это был единственный незамурованный ход, через который гарнизон рейхстага поддерживал связь с внешним миром… В это же время рота Сьянова поднялась и кинулась к ступеням триумфального входа… Я видел, как над ступенями у правой колонны вдруг зарделось алым пятнышком Знамя. И туг же, в 14 часов 30 минут, я принял почти одновременно два доклада - от Плеходанова и Зинченко:

- Полторы наших роты ворвались в рейхстаг! - доложил один. Время - четырнадцать двадцать пять.

- В четырнадцать двадцать пять рота Сьянова ворвалась в главный вход рейхстага! - доложил другой.

У колонны, справа от входа, я увидел красное полотнище. А вскоре об этом доложил и Зинченко».

Вот только люди, которые в тот день были в рейхстаге, уверяют, что попали туда позже. В воспоминаниях Неустроева вы ни строчки не найдете, что его бойцы уже днем были в рейхстаге.

В журнале боевых действий 150-й дивизии за 30 апреля 1945 года записано: «В 13 часов началась артподготовка. Продолжалась 30 минут. Штурм успеха не имел. В 18.00 повторный штурм рейхстага».

Вот свидетельства участников штурма. Касьян Сергеевич Санкул, командир взвода связи 1-го батальона: «Рота Сьянова и мы, четыре связиста, тянувшие связь в рейхстаг, ворвались в него в 18 часов или в 18 часов 30 минут 30 апреля. Тогда на часы мы не особенно посматривали, хотя у нас было их много. Трофейные, швейцарские, захваченные в районе дома министерства финансов».

Иван Алексеевич Крымов, начальник артиллерии 756-го полка: «1-й батальон нашего полка ворвался в рейхстаг в 18 часов 30 минут. Такое не забывается». Алексей Матвеевич Прелов, политрук: «В рейхстаг я пришел вслед за 1-м батальоном. Времени было где-то около 19 часов».

Наконец, Зинченко, командир полка. Он давал ответ на вопрос, откуда взялось 14.25: «Всему виной поспешные, непроверенные донесения. Возможность их появления была не исключена. Бойцы подразделений, залегших перед рейхстагом, несколько раз поднимались в атаку, пробивались вперед в одиночку и группами, Вокруг все ревело и грохотало. Кому-то из командиров и могло показаться, что его бойцы если еще не достигли, то вот-вот достигнут заветной цели. Особенно твердым было такое убеждение у каждого из нас в самом начале штурма, когда еще не вполне представлялось, какое сопротивление способен оказать противник. Вот и полетели по команде донесения. Ведь всем так хотелось быть первыми!..

Именно такое донесение дошло до штаба корпуса и сразу же без проверки было передано выше — в штаб фронта. Маршал Жуков прислал в ответ телеграмму, в которой объявлял благодарность всем участникам штурма.

На КП дивизии, как по мановению волшебной палочки, появились журналисты, фоторепортеры, все они рвались в рейхстаг. А до него оставались хотя и считанные, но все еще непреодоленные десятки метров... Документы и фундаментальные военно-исторические исследования свидетельствуют, что только после повторного штурма в 18 часов 30 апреля наши подразделения ворвались в рейхстаг… В разгар боя вряд ли кому придет в голову хронометрировать и записывать каждый шаг, если это не является прямой обязанностью. Однако и забыть о том, когда произошло такое событие, также невозможно».

Зинченко утверждал, что основанием для ошибки стало вот это донесение начальника штаба 150-й стрелковой дивизии полковника Дьячкова начальнику штаба 79-го стрелкового корпуса: «Доношу, в 14.25 30.4.45 г., сломив сопротивление противника в кварталах северо-западнее здания рейхстага, 1 сб 756 сп и 1 сб 674 сп штурмом овладели зданием рейхстага и водрузили на южной его части Красное знамя». Переверкин доложил это Кузнецову, тот Жукову, тот Сталину.

И то время, которое было указано в рапорте штаба 150-й дивизии, доложено Жуковым в Москву и объявлено по радио, закрепилось. Полагаю, не мог Шатилов в 1975 году, когда выходили его мемуары, написать, что сведения из воспоминаний маршала Жукова и канонических историй войны не совсем точны, потому что штаб его дивизии поспешил с рапортом. Или комдив действительно запомнил события так, как они описаны.

Отсюда и история о двух прорывах внутрь рейхстага – сначала в 14.25, а затем – после шести вечера.

Осада здания продолжалась. «15 часов, а подразделения не продвинулись ни на метр, - свидетельствовал Зинченко. - Срочно нужны решительные меры.

В это время из-за северо-восточной части рейхстага гитлеровцы вновь перешли в контратаку. Они развернулись двумя ровными цепями человек по 500 в каждой при поддержке танков и самоходок. Шли во весь рост, непрерывно стреляя из автоматов. Шли с исступленностью фанатиков, не обращая внимания на наш огонь…

В это же время разгорелся бой справа. Это полк Плеходанова отбивал контратаку противника с южной части Тиргартена. Снаряды и мины кромсали вражеские цепи, но гитлеровцы шли и шли вперед, будто загипнотизированные, будто лунатики.

Снова зовут к телефону. Звонит комдив:

- В чем дело? Почему задерживаетесь с рейхстагом?

- Противник контратакует, товарищ генерал. И рейхстаг сопротивляется отчаянно...

- Отбить контратаку, и не мешкая, - вперед!

Беспокойство комдива понятно. Победного завершения штурма рейхстага с нетерпением ждали не только в штабе дивизии... Атака гитлеровцев, натолкнувшись на стойкость наших воинов, на наш массированный огонь, стала выдыхаться и вскоре совсем захлебнулась…

Тем временем на правом фланге полк Плеходанова также отразил контратаку, нанеся большие потери гитлеровцам. Батальон капитана В.И. Давыдова из этого полка вышел справа к 1-му батальону нашего полка. Слева к рейхстагу вышел батальон старшего лейтенанта К.Я. Самсонова из 380-го стрелкового полка 171-й дивизии. Наше положение сразу же значительно улучшилось. Установилась локтевая связь с соседями, исчезла, по сути, угроза контратаки из района иностранных посольств…

Все как-то вдруг стихло. Только дымились свежие воронки на поле боя...

Снова звонит генерал Шатилов:

- Почему ничего не докладываете? Ваши люди уже в рейхстаге?

- Наших людей в рейхстаге пока еще нет, - несколько озадаченный вопросом генерала, отвечаю я. - Батальоны лежат в ста пятидесяти метрах от него. И мой полк, и полк Плеходанова все это время отражали контратаки, а 380-й полк только что вышел к нам слева, - докладываю обстановку. - Лишь сейчас появилась реальная возможность продолжать штурм. Но необходима поддержка артиллерии. Нужен десяти- пятнадцатиминутный, но сильный артналет. Прошу разрешения провести его.

- А если все-таки в рейхстаге действительно наши люди?

- Их там нет, товарищ генерал.

- Хорошо, десятиминутный артналет разрешаю. Начало в семнадцать пятьдесят. Готовьтесь к штурму».

Шатилов писал: «Между шестнадцатью и восемнадцатью часами я захлебывался от телефонных разговоров. Звонок от Зинченко. Звонок от Плеходанова. Оба сообщают: снова атаки от Карлштрассе и от Бранденбургских ворот. Немцы явно пытаются пробиться навстречу друг другу, чтобы соединиться и деблокировать рейхстаг…

Доклады, доклады... Сплошной поток информации. Я с трудом успевал переваривать ее. Голова прямо-таки гудела, протестуя против хронического недосыпания последних дней».

В воспоминаниях маршала Жукова читаем: «В 18 часов был повторен штурм рейхстага. Части 150-й и 171-й стрелковых дивизий очищали от противника этаж за этажом».

Вечерний штурм капитан Неустроев запомнил хорошо: «Наступил вечер. Зинченко по телефону приказал:

- Через пятнадцать минут атака. Жду доклад из рейхстага…

Еще до звонка командира полка я подозвал капитана Ярунова и старшего сержанта Сьянова…

- По сигналу поведете роту в атаку. Вторая и третья роты действуют слева, вместе с ними ворветесь в рейхстаг!

Они слушали молча и внимательно.

- Понятно, товарищ комбат.

- В добрый путь. Надеюсь встретить вас в рейхстаге...

Несколько минут не отходил от окна Сьянов. Он намечал и запоминал ориентиры: слева - трансформаторная будка, справа - маленький домик, в центре - афишная тумба...

Роты удалось довести до полного штатного состава. Полковник Зинченко к 18.00 пополнил батальон за счет тыловых подразделений полка. Вопросы взаимодействия с танкистами и артиллеристами отработали. В успехе штурма лично я, как командир батальона, не сомневался».

И вот новый штурм. Шатилов наблюдал: «17 часов 50 минут. Снова необычайной силы грохот потряс все вокруг. Это заговорили сто с лишним орудийных стволов дивизии и корпуса. Огонь прямой наводки молотил по уцелевшим батареям перед рейхстагом, по вражеским позициям на флангах. Несколькими залпами "катюш" были накрыты в районе Бранденбургских ворот неприятельские танки и самоходки…. Кёнигплац окончательно заволокло дымом и пылью, поднявшимися до самой крыши рейхстага. И уже одно это говорило о силе и ярости артиллерийского огня. От плотной мглы, пропитавшей воздух, день становился похожим на вечер».

Лишь только заговорила артиллерия, бойцы 1-й роты батальона Неустроева бросились перебежками к ближайшей траншее. Сам капитан запомнил:

« - Огонь! Огонь! Огонь! Огонь по рейхстагу! - слышу со всех сторон команды артиллерийских офицеров…

Вскоре команды потонули в грохоте. Было видно только, как командиры открывали и закрывали рты.

Налет получился короткий, но ошеломляющий. И вот рота Съянова рванулась к рейхстагу. Она перескочила через канал, но там ей пришлось сразу залечь.

Перед атакой, как я уже упоминал, по инициативе коммунистов и комсомольцев в батальоне приготовили красные флаги разной величины и формы. Каждое отделение имело их по одному, а то и по два. И теперь десятки красных флажков развернулись по всей цепи атакующего батальона. Каждому воину хотелось, чтобы именно его солдатский флажок первым оказался в фашистском рейхстаге. Это был массовый героизм, и не имелось такой силы, которая смогла бы остановить советских воинов на пути к победе…

В то же время мой заместитель по политчасти лейтенант Берест поднялся во весь свой богатырский рост, и вместе с Антоновым они увлекли за собой вторую роту, которая с утра лежала на площади, прижатая к земле плотным огнем. Рота стремительно ринулась к рейхстагу.

Капитан Ярунов - мой заместитель по строевой части - поднял в атаку 1-ю роту. Лейтенант Ищук выскочил из воронки, повернулся к атакующей цепи своей 3-й роты, и с криком: "За родину! Вперед!" - устремился к парадному подъезду».

Старший сержант Илья Яковлевич Сьянов, командир 1-й роты, вспоминал: «Перебегая от воронки к воронке, укрываясь за поваленными деревьями и за подбитой техникой врага, перелезая через завалы, переползая по-пластунски открытые места, мы метр за метром приближались к рейхстагу. Дважды меня задело осколком, но было не до перевязок. Дожить до такой минуты! Думал ли я, бухгалтер из Семиозерок Кустанайской области, что поведу роту на штурм немецкого парламента».

Один из солдат батальона скажет: «Стреляло каждое окно, каждый камень. Мы приближались к рейхстагу перебежками, ползли по-пластунски, укрывались в воронках, окапывались в них, но упрямо шли вперед и вперед. Никто не хотел задерживаться. Все понимали, что возьмем рейхстаг - конец боям в Берлине.

Бой за рейхстаг был самым тяжелым из всех, в которых мне довелось участвовать».

Первая рота стремительным броском достигает парадного входа в рейхстаг. «В бинокль хорошо видно, как справа и слева от входа сосредоточиваются, прижимаясь к стенам, бойцы, - писал Неустроев. - Один прыжок - и уже можно ворваться внутрь. Но попробуй-ка появись там - внутри затаились гитлеровцы, ждут наготове. Сразу же получишь в упор пулеметную или автоматную очередь. Нужно действовать быстро, смело, но с умом.

Вот у двери распрямляется богатырская фигура. Это Сьянов.

- А ну, ребята, давай поднажмем! Дадим жару фашистам! Для профилактики вместе гранатами, вы - влево, вы - вправо, вы - прямо - огонь! - гремят его голос.

Гранаты с треском рвутся где-то под гулкими сводами вестибюля. А Сьянов приказывает:

- Еще наддай, ребятки, еще! Веселее, гранат не жалей! Не ночевать же нам на дворе!..

Получилась настоящая "артподготовка" с помощью "карманной артиллерии". Лишь только прогремел последний взрыв, Сьянов скомандовал:

- А теперь за мной, вперед! Дружно! Всем вести на ходу огонь!

Коммунист Илья Сьянов первым бросается к входу, за ним - вся рота. Вместе с командиром врываются в дверь бойцы Николай Бык, Иван Богданов, Валентин Островский, Иван Прыгунов...»

Вот как запомнился рывок внутрь рейхстага рядовому Николаю Степановичу Быку: «Взбежав по ступеням, я бросился в пролом. После света в полумраке не увидел никого. Как учили меня перед атакой, дал вокруг себя очередь из автомата. И только после этого увидел совсем рядом вжавшегося в угол целехонького немецкого солдата. Он сильно перепугался и не пытался сопротивляться. Я тут же спросил его (немецкий пришлось выучить за время оккупации), какие помещения расположены рядом с входом, куда ведут лестницы и коридоры, кто и где держит оборону. Он ответил. Сказал, что в соседних комнатах обороняется несколько подразделений, но главные силы находятся в подвале.

Пока я спрашивал его, мимо меня пробежало много людей. Узнав все, что, по моему мнению, было нужно, я бросился разыскивать Сьянова, чтобы доложить ему обстановку...»

И вновь воспоминания Неустроева: «Справа к рейхстагу бежали бойцы батальонов нашей дивизии капитана Василия Давыдова и майора Якова Логвиненко, слева — батальона старшего лейтенанта К. Самсонова из 171-й стрелковой, но им пока достичь рейхстага не удалось….

В то же время, когда соседние батальоны вели бои на флангах, на первом этаже рейхстага наши штурмующие роты встретили яростное сопротивление противника. Фашисты обрушили пулеметный и автоматный огонь не только на атакующих, но и на те многочисленные комнаты и длинные коридоры, в которые еще не вошли наши солдаты.

Это был огонь обреченных, потерявших рассудок людей, от которого мы, впрочем, не несли особых потерь. Удар же наших подразделений был мощным и организованным, и враг, не выдержав такого стремительного натиска, стал отступать. Мы занимали одну за другой комнаты, коридоры и залы.

Наконец слышу долгожданный звонок телефонного аппарата. Хотя прошло менее часа, но это время показалось вечностью. Звонил из рейхстага капитан Ярунов. Он коротко доложил: "Новый наблюдательный пункт батальона готов, роты и отдельные штурмовые группы ведут бой в глубине рейхстага, но бой утихает, слышны только отдельные автоматные очереди да иногда разрывы гранат".

- Батальон в рейхстаге. Перемещаюсь! - доложил я командиру полка».

Неустроев добрался до рейхстага. «Вокруг темно. Стрельбы никакой. Тишина. Она тревожила. Мы понимали, что это лишь временное затишье…

Я пришел к выводу, что продвигаться дальше в глубь здания сейчас рискованно. В темноте в многочисленных комнатах можно распылить батальон. А вдруг немцы пойдут в контратаку? Находимся-то в самом рейхстаге. Решил держать роты компактно. И не ошибся. Как вскоре выяснилось, в подземных помещениях рейхстага готовился к контратаке значительный гарнизон фашистов».

На КП полка Зинченко следил за каждым шагом атакующих: «В считанные минуты в рейхстаге - весь 1-й батальон. Вместе с 3-й ротой в рейхстаг вошли Гусев, Берест, а вскоре также капитаны Прелов и Матвеев.

К парадному входу бегут разведчики, Егоров и Кантария со знаменем, вот они поднимаются по ступеням и исчезают в дверях!..

Рывок 1-го батальона нашего полка дружно поддержали воины 1-го батальона капитана В.И. Давыдова из 674-го полка. Здесь с самого начала штурма рейхстага решительно и отважно действовала, находясь все время на самом острие атаки, группа бойцов, возглавляемая лейтенантом Р. Кашкарбаевым.

Дружно прогремело общее "ура", неудержимой получилась атака. Первые батальоны 756-го и 674-го полков в полном составе ворвались в рейхстаг и завязали бой внутри здания. На колоннах у главного входа, а вскоре и в окнах рейхстага появляются красные флаги и флажки.

Воспользовавшись замешательством противника, ошеломленного и отвлеченного мощной атакой главного и депутатского входов, вслед за батальонами 756-го и 674-го полков в рейхстаг через северный вход ворвался батальон старшего лейтенанта К.Я. Самсонова из 380-го полка 171-й дивизии».

Шатилов писал: «Теперь бой вспыхнул с новой силой. Руководили им заместитель Зинченко майор Александр Владимирович Соколовский, комбаты Давыдов и Неустроев. Впрочем, сказать, что это руководство велось по всем правилам, было бы преувеличением. Действия людей в огромном здании распались на отдельные схватки. Группы, часто разобщенные, плохо ориентирующиеся в лабиринтах коридоров и залов, начали пробиваться на второй этаж. Решающую роль приобретала инициатива этих групп и каждого солдата. Как только Неустроев вошел в рейхстаг, между ним и НП полка сразу же была установлена телефонная связь».

Зинченко: «Бой в рейхстаге вспыхнул с первых же минут жаркий и становился все ожесточеннее. Коридоры, залы, комнаты наполнились грохотом выстрелов, гранатных разрывов, криками противников, сошедшихся в смертельной схватке.

Лишь только бойцы 1-й роты ворвались в рейхстаг и проскочили полуовальный коридор, они сразу увидели дверь, ведущую в огромный зал заседаний. Снова - гранаты, и вслед за взрывами - в зал. Навстречу автоматные очереди. Вдоль стен статуи королей, разных политических и военных деятелей и «вождей нации». Из-за них и поливали свинцом гитлеровцы. Бросок влево, вправо, на пол, очередь в ответ - несколько ниш за статуями уже в наших руках… Отчаянно сопротивлялись гитлеровцы в зале заседаний».

Но как только наши подразделения ворвались в рейхстаг, в 19 часов из района Бранденбургских ворот и южной части Тиргартена немцы снова двинулись в контратаку - численностью до полка, с танками и самоходками. «По всему было видно, что гарнизон рейхстага затребовал помощи, и гитлеровцы бросились атаковать, чтобы отрезать наши подразделения в рейхстаге от главных сил и уничтожить их там, - рассказывал Зинченко. -…При виде атакующих гитлеровцев все буквально загорелись: зададим трепку, чтоб только клочья летели!.. Танки гитлеровцев были подбиты артиллеристами 185-го отдельного дивизиона 171-й стрелковой дивизии. А наши пехотинцы пошли навстречу врагу врукопашную.

Эсэсовские цепи двигались с отчаянной решимостью обреченных. Шаг за шагом, шаг за шагом... Но в этот момент нервы у гитлеровских вояк не выдержали, они всегда боялись и избегали рукопашной с нашими бойцами, не хватило духу и теперь. Не дойдя до наших цепей метров 150, часть гитлеровцев залегла и открыла огонь, остальные, отстреливаясь на ходу, повернули назад. Вынуждены были залечь и наши бойцы. Но тут уж во всю мощь заработали артиллеристы, минометчики, пулеметчики, и гитлеровцы бросились туда, откуда они выползли…

Это была последняя контратака противника в этот день. Однако, забравшись в укрытия, гитлеровцы начали бешеный обстрел подступов к рейхстагу. Наши подразделения, прорвавшиеся в здание, оказались фактически отрезанными…

Здесь атаки гитлеровцев отбиты, наше положение прочно, а что там, в рейхстаге? Отсюда не увидишь, а связь все время прерывается. Надо идти туда, там решается главное…

Мы выскакиваем из "дома Гиммлера" и изо всех сил бежим к рейхстагу. Вокруг так и посвистывают пули, то тут, то там тяжело ухают снаряды - площадь надо проскочить как можно скорее…

Спешим по ступеням, входим в просторный вестибюль. Двери - слева, справа, прямо. Проходим прямо и оказываемся в зале заседаний. Сверху большой купол, сквозь него просвечивает голубое небо. Вдоль стен - статуи.

В зале полно наших бойцов. Все смертельно уставшие, кое-кто уже пристроился поудобнее на полу. Можно понять: день для них начался задолго до рассвета, все время бой, все время в напряжении, на пределе человеческих сил. Да и вся последняя неделя -фактически день и ночь без сна и отдыха…

Капитан Неустроев отлучился, старший лейтенант Гусев доложил, что все роты 1-го батальона, а также батальон капитана Давыдова из 674-го полка в рейхстаге. Захвачены зал и несколько комнат. Остальные помещения - в руках гитлеровцев.

Подошел также капитан Кондрашов и доложил, что разведчики Егоров и Кантария со знаменем находятся здесь.

Выслушав доклады, я приказал освободить одну из комнат для КП полка и собрать командиров всех подразделений, находившихся в рейхстаге. К этому времени в рейхстаге уже была и вся группа управления полка.

Вскоре помещение для КП было готово, в свое время это была комната адъютантов кайзера. Командир роты связи лейтенант Григорий Пучкин доложил, что налажена телефонная связь со штабом дивизии. Прошу связать меня с комдивом.

Телефонистка Вера Абрамова подает мне трубку:

- Есть связь с комдивом, товарищ полковник!..

Я взял трубку и с волнением доложил:

- Говорит полковник Зинченко!.. Докладываю, товарищ генерал, я в рейхстаге!

В трубке послышался звук, похожий на покашливание. Комдив, очевидно, разволновался. Слышу, как он кому-то сказал: «Зинченко в рейхстаге...» Можно понять Василия Митрофановича (Шатилова – В.Н.) - за эти дни ему пришлось столько пережить, переволноваться. К тому же беспрерывные вопросы: Как с рейхстагом? Когда возьмете рейхстаг?..

Глубоко вздохнув, генерал приказал:

- Докладывайте обстановку».

Шатилов тоже хорошо запомнил этот разговор: «Товарищ генерал, - услышал я незнакомый акающий голос, - докладывает сержант Ермаков: связь готова. Сейчас с вами будет говорить полковник Зинченко.

Тут же заговорил Федор Матвеевич Зинченко:

- Бой идет за каждую комнату, товарищ генерал. Первый этаж очищен весь. Ведем бой за второй. Кёнигплац под обстрелом. Связь с тылами затруднена. В подземном помещении до полутора тысяч немцев - так показывают пленные. Ворваться туда не удается - у них сильные огневые средства.

- А Знамя? Где Знамя?

- Знамя пока на втором этаже.

- Кто обеспечивает знаменосцев?

- Лейтенант Берест, замполит Неустроева. С ним два автоматчика и сержант Петр Щербина с пулеметом. Люди надежные.

- Хорошо. Товарищ Зинченко! Назначаю вас комендантом рейхстага и возлагаю на вас ответственность за сохранение всех ценностей в нем…

На секунду в трубке послышалось учащенное дыхание, потом прозвучал взволнованный голос Зинченко:

- Ваше доверие оправдаю!

- Желаю успеха».

Продолжал Зинченко: «Когда собрались командиры подразделений, я передал им слова благодарности командира дивизии и объявил, что назначен комендантом рейхстага. После этого я отдал первый свой приказ как комендант рейхстага:

"Противник занимает оборону в рейхстаге.

Наша задача: в течение светлого времени сегодняшнего дня очистить и захватить 15–20 комнат, чтобы назавтра иметь более широкий фронт наступления.

Подразделениям полка овладеть северо-западным вестибюлем и через центральный вход на второй этаж атаковать противника.

Командиру 1-й роты старшему сержанту Сьянову через западный вход на второй этаж пробить дорогу на купол рейхстага для водружения на нем знамени, которое несут Егоров и Кантария.

Заместителю командира 1-го батальона по политической части лейтенанту Бересту возглавить выполнение боевой задачи по водружению знамени…

Командирам подразделений объявить всему личному составу о том, что маршал Жуков объявил благодарность участникам штурма рейхстага. Благодарность объявлена и комдивом".

Тем временем рейхстаг снова наполнился треском выстрелов и грохотом взрывов. Подразделения полка выполняли приказ номер один».

Комбат Неустроев запомнил, как Зинченко вызвал его к себе:

« - Капитан Неустроев, доложите обстановку.

Я обстоятельно изложил суть дела, но полковника интересовало Знамя. Я пытался ему объяснить, что знамен много... Флаг Пятницкого установил Петр Щербина на колонне парадного подъезда, флаг второй роты Ярунов приказал выставить в окне, выходящем на Королевскую площадь. Флаг третьей роты... Одним словом, я объяснил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций.

- Не то ты говоришь, товарищ комбат, - резко оборвал меня Зинченко. - Я спрашиваю, где Знамя Военного совета армии под номером пять?..

Вскоре в вестибюль вбежали два наших разведчика - сержант Егоров и младший сержант Кантария. Они развернули алое полотнище - Знамя Военного совета 3-й ударной армии под номером 5. Ему суждено было стать Знаменем Победы!

Полковник Зинченко с минуту молчал. Потом заговорил тихо, но торжественно:

- Верховное Главнокомандование Вооруженных Сил Советского Союза от имени Коммунистической партии, нашей социалистической Родины и всего советского народа приказало нам водрузить Знамя Победы над Берлином. Этот исторический момент наступил...

Я с волнением смотрел на знамя. Так вот оно какое! Сейчас его понесут наверх, и оно заполощется на ветру над поверженным Берлином. Тут я перевел взгляд на воинов-разведчиков. Они также были взволнованы. Ведь это им, простым советским парням, солдатам доблестной армии-победительницы, армии Страны Советов выпала высокая честь - водрузить Знамя Победы!

Кто они, эти ребята?

Михаил Егоров родился и вырос на Смоленщине. В 1941 году, когда в его родное село ворвалась война, он семнадцатилетним пареньком ушел в партизанский отряд. Летом и зимой вместе со своими товарищами - народными мстителями он отважно сражался с оккупантами. Когда же Советская Армия освободила Смоленскую область, Михаил стал воином одной из частей.

Несложна биография и Мелитона Кантария. Он родился и вырос в солнечной Абхазии. На фронте - с первых дней Великой Отечественной войны. Участвовал в освобождении Советской Латвии и Белоруссии, в составе разведывательного взвода пришел в Берлин.

Полковник Зинченко снова обратился ко мне:

- Товарищ комбат, обеспечьте водружение Знамени Победы над рейхстагом!

Я приказал лейтенанту Бересту:

- Вы пойдете вместе с разведчиками. Надо выбрать место повыше и там водрузить Знамя.

Сказал я эти слова, и мною овладели чувства гордости за свою Родину…

Берест, Егоров и Кантария направились к лестнице, ведущей на верхние этажи. Им расчищали путь автоматчики роты Сьянова. И почти сразу же откуда-то сверху послышалась стрельба и грохот разрывов гранат».

Зинченко вспоминал: «Быстро темнело. Бой в рейхстаге продолжался жесточайший. Капитан Неустроев доложил, что 2-я и 3-я роты отбили у противника 17 комнат. 1-я рота прорвалась на второй этаж и пробивается на чердак. Егоров и Кантария также поднялись со знаменем на второй этаж…

Лейтенант Берест принял решение не заниматься освобождением второго этажа от гитлеровцев, а, оставив здесь для прикрытия 3-й взвод, остальными силами пробиваться дальше на чердак. Однако как это сделать? Лестница на площадке обрывалась, где выход на чердак, никто не знал.

Стали искать… Красноармеец Михаил Иванович Редько обратил внимание на одну узкую дверь, заметно отличающуюся от других. Подергал - заперта. Силенкой Редько был не обижен и "ключ" подобрал сразу: с разгону ударил в дверь плечом - она тут же с треском распахнулась… Стремительно выскочил обратно, радостно закричал:

- Нашел, сюда!..

Вот и черный ход, видна пожарная лестница. Но до ее первой перекладины не менее трех метров. Люк открыт, зияет черной пустотой. Редько предупредил, что его оттуда обстреляли. Значит, засели и на чердаке. Сколько же их там?

Попробовали кричать: "Сдавайтесь!" В ответ автоматные очереди.

Сьянов подозвал красноармейцев с ручными пулеметами и приказал открыть по люку огонь.

- Бейте без передыху! Взвод Бутылева, обеспечить непрерывный огонь! - скомандовал он. - Взвод Лебедева - живую пирамиду к лазу, быстро!

Когда под прикрытием пулеметного огня живая лестница выстраивается, Сьянов снова подает команду:

- Отделение Островского! Вперед на чердак! Приготовить гранаты!

Редько стремительно выпрыгивает на чердак, швыряет в один из углов… гранату, в другой выпускает очередь из автомата и одним прыжком укрывается за каким-то выступом. За эти несколько секунд к нему присоединяются Прыгунов и Бык, а через несколько минут - Сьянов и оба взвода, группа Кондрашова, Егоров и Кантария со знаменем.

Что дальше? Нужно ведь еще выйти на крышу, к куполу. А гитлеровцы притаились за балками и стояками. Завязалась перестрелка…

После мощного и точного огневого удара Сьянов снова предложил обороняющим чердак гитлеровцам сдаться. Через несколько минут десятка два фольксштурмистов вылезли из укрытий с поднятыми руками. Чердак был полностью очищен от врага, путь знамени открыт».

Комдив Шатилов описывал водружение знамени так: «Вот и крыша… Кругом метались вспышки. По кровле постукивали осколки. Где прикрепить флаг? Около статуи? Нет, не годится. Ведь было сказано - на купол. Ведущая на него лестница шаталась - она была перебита в нескольких местах.

Тогда бойцы полезли по редким ребрам каркаса, обнажившегося из-под разбитого стекла. Передвигаться было трудно и страшно. Карабкались медленно, друг за другом, мертвой хваткой цепляясь за железо. Наконец достигли верхней площадки. Прикрутили ремнем к металлической перекладине Знамя - и тем же путем вниз».

То есть у Шатилова Знамя Победы Егоров и Кантария прикрепили сразу на куполе рейхстага, как и было написано во многих историях войны. То же, напомню, у маршала Жукова: «В 21 час 50 минут 30 апреля сержант М.А. Егоров и младший сержант М.В. Кантария водрузили врученное им Военным советом армии Красное знамя над главным куполом рейхстага».

А вот у Неустроева и Зинченко – не так.

«Быстро отыскали лестницу, по которой Егоров и Кантария в сопровождении разведчиков выбрались на крышу, - напишет Зинченко. - Время уже перевалило за 22 часа, солнце зашло за горизонт, но было еще довольно светло.

Как только разведчики с развернутым знаменем появились на крыше, их сразу же заметили гитлеровцы из района Бранденбургских ворот и из зданий восточнее рейхстага. Они открыли такой сильный огонь, что нельзя было ни шагу ступить. Драгоценные минуты бежали, а выхода, казалось, не было.

Быстро темнело. О том, чтобы поставить лестницу и взобраться по ней на купол под градом пуль и осколков, нечего было и думать. Однако знамя должно быть установлено, и притом на видном месте!

И тут, осматривая фронтон, Кантария обратил внимание на скульптурную группу.

- Давай, Миша, установим туда, - предложил он Егорову.

Место действительно было подходящее, видное отовсюду, и пробраться к нему хотя и непросто, но можно. Так и сделали.

Вражеские пули посвистывали вокруг, одна из них вонзилась в древко знамени, расщепив его. У Егорова были прострелены брюки, у Кантария - пилотка. Но и в этот момент они не дрогнули, не отступили, мужественно прошли эти последние метры и исполнили свой долг.

В ночном берлинском небе, густо настоянный на пороховом дыме, весенний ветер медленно развернул и заколыхал красное полотнище Знамени Победы».

У Степана Неустроева это событие так запечатлелось в памяти: «Прошло с полчаса. Берест и разведчики все не возвращались. Мы с нетерпением ожидали их внизу, в вестибюле.

Стрельба наверху стихла, но от Бранденбургских ворот и из парка Тиргартен фашисты вели перекрестный пулеметно-автоматный огонь по крыше рейхстага...

Минуты тянулись медленно. Но вот наконец... На лестнице послышались шаги, ровные, спокойные и тяжелые. Так может ходить только Берест. Алексей Прокопьевич доложил:

- Знамя Победы установили на бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет!..

 

В тот вечер Знамя было установлено на фронтоне главного подъезда. На главный купол рейхстага Егоров и Кантария перенесут его 2 мая – с фотографом. И именно это фото войдет в историю Победы.

Но все эти расхождения в деталях не делают историю водружения флага над рейхстагом и подвиг наших воинов, шедших на смерть в своем последнем наступлении, менее величественными.

Лейтенант Берест доложил Зинченко, что «приказ о водружении Знамени выполнен».

«Я расцеловал героев, сердечно поблагодарил и тут же доложил комдиву, - пишет Зинченко. - Генерала глубоко взволновала радостная весть.

- Передайте мои поздравления и благодарность участникам водружения Знамени и немедленно представьте всех отличившихся при этом к награждению орденами».

Комдив Шатилов напишет: «Когда Егоров и Кантария предстали перед Неустроевым, на часах было без десяти одиннадцать вечера. А пять минут спустя Зинченко торжественно доложил мне по телефону:

- Товарищ генерал, Знамя Военного совета укреплено на куполе рейхстага в двадцать один час пятьдесят минут по московскому времени!

- Молодцы! Поздравляю тебя, Федор, и весь полк! Как вы там дышите?

- Подземный ход... - Зинченко выругался, прикрыв трубку рукой. - Никак пробиться туда не можем.

- Поставь около входа в подвал два-три орудия прямой наводки и два-три пулемета для кинжального огня. Вниз бросай нейтральные дымовые шашки. Выкуривай, людьми не рискуй.

- Ясно, товарищ генерал! Сейчас попробуем...

Стоит ли объяснять, с каким чувством гордости и волнения докладывал я командиру корпуса, что над рейхстагом водружено Знамя!

Вскоре Семен Никифорович Переверткин сам пришел на наш НП. Был он в прекрасном настроении.

- Ну, дай я тебя обниму. Поздравляю от души. О Знамени доложено по команде. Товарищ Сталин уже, наверное, знает. Рассказывай, как идут дела.

Я обрисовал командиру корпуса обстановку.

- Ну, последние часы война доживает, - сказал он. - Желаю, Василий Митрофанович, поскорее добить зверя в его берлоге! С наступающим праздником!

Семен Никифорович ушел. А я только теперь и вспомнил, что действительно через несколько минут наступит Первомай».

Зинченко тоже переполняли чувства: «Сбылось! Вот она какая, взлелеянная в мечтах, оплаченная страшной ценой, неизмеримыми страданиями, миллионами жизней, увенчанная бессмертным подвигом великого советского народа, Победа. Она вставала на наших глазах, в грохоте еще не закончившихся боев, величественная, долгожданная!»

Победа была одержана. Война продолжалась. 30 апреля наши отбили в рейхстаге полсотни залов и комнат. 1-я рота прочно удерживала выход на второй этаж и на крышу рейхстага. «С наступлением темноты продолжать бой стало практически невозможно. Нужно было дождаться нового дня…. Бой в рейхстаге постепенно стих.

Настало, наконец, время майора Чапайкина. Его люди разносили по всем подразделениям горячий обед. Бойцы с большим аппетитом налегли на суп и на кашу, от души хвалили поваров. Памятным был в тот вечер у нас "обедо-ужин". В нем было что-то до глубины души волнующее, радостное, символическое…

В первом часу ночи уже 1 мая мы попытались передать гарнизону рейхстага предложение сложить оружие. Однако наше обращение осталось без ответа».

Война продолжалась не только в рейхстаге и в центре Берлина. Маршал Конев писал о том дне: «Чем больше сужалась территория, занятая противником, тем сильнее уплотнялись его боевые порядки и увеличивалась плотность огня… Части войск Лелюшенко и Пухова, продолжая в этот день бои на острове Ванзее, ворвались в город Ноль-Бабельсберг… Создалась своеобразная ситуация, наши войска основными силами переправлялись на остров, а гитлеровцы остатками сил перебрались с острова на материк, туда, откуда ушли наши основные силы».

А в Чехословакии воины 4-го Украинского фронта освободили благодарную Остраву. «К 18 часам Моравска-Острава и прилегающие к ней города Витковице, Мариански Горы и другие полностью были в наших руках, - рассказывал командующий фронтом генерал армии Еременко. - … Вечером 30 апреля на улицах Моравска-Остравы было, казалось, столько флагов, сколько жителей в городе… Жители трогательно благодарили своих освободителей: пожимали им руки, хлопали дружески по плечу, обнимали, целовали, дарили цветы, старались подарить много лет хранившиеся в семье реликвии, кто крестик, который носил дальний предок – участник движения таборитов, кто русский штык времен Наполеоновских войн… На улицах гремели оркестры. А сколько песен, смеха, улыбок, веселья, хлещущего через край, было в этот день и в Остраве, и в Витковице, и в Марианских Горах, и в Пришвозе!.. Народ ликует, обнимает и целует наших бойцов и командиров, не знает, как и чем еще можно выразить свою признательность воинам-освободителям… Можно было наблюдать бессчетное число таких моментов, которые трудно передать словами».

Но гитлеровская Германия продолжала огрызаться.

Хотя Гитлера уже не было в живых.

Фюрер мертв

Обстоятельства ухода Гитлера из жизни можно восстановить только по показаниям оставшихся в живых последних обитателей бункера, которые они давали советским спецслужбам. Здесь тоже много несовпадений в деталях, но общая картина ясна.

Руководитель обороны Берлина генерал Вейдлинг в тот день не только обеспечивал оборону центра города и рейхстага, но и разрабатывал план прорыва оставшихся частей из города: «На 10 утра 30 апреля в Бендлерблок по моему приказанию были созваны все командиры участков. Им были даны разъяснения, что значит "мелкие группы", и установлено время прорыва. Ввиду того, что в прошедшую ночь почти совершенно прекратилось снабжение с воздуха, я назначил время прорыва на 22 часа 30 апреля… Около 13 часов командиры разошлись».

Утром 30 апреля начальник личной охраны фюрера генерал Раттенхубер вышел из бункера, чтобы проверить наружные посты.

«Поднявшись наверх, я подошел к дежурному охраннику эсэсовцу Менгерсхаузену, стоявшему у выхода в сад имперской канцелярии. Менгерсхаузен доложил мне, что примерно в 8 часов утра из убежища поднималась Ева Браун, сказала ему "доброе утро", прошла в сад и минут через 15 вернулась обратно…

- Я хочу в последний раз взглянуть на солнце.

Затем простилась с ним и расстроенная спустилась в убежище».

Адъютант Гитлера майор Гюнше в 10 утра «отправился на завтрак в помещение офицерского клуба,.. расположенного рядом с передней жилой комнаты фюрера». Там были Борман, Кребс, Бургдорф. Гюнше вновь оказался в клубе ближе к часу дня и застал в нем ту же компанию. Они «были в очень возбужденном состоянии, и из их разговора я узнал, что фюрер попрощался с ними… Я остался один в комнате». Подошли Раттенхубер и Бауер. «Немного погодя в это помещение вошел фюрер и сказал:

- После моей смерти мой труп должен быть сожжен, ибо я не желаю, чтобы позже мой труп был выставлен напоказ, на выставку.

После этого он пристально посмотрел на нас и вернулся в свою комнату.

Я отправился к генерал-майору Монке и поделился с ним о том, что фюрер теперь имеет намерение лишить себя жизни».

В 14.30 Гюнше вернулся в комнату для совещаний и встретил там Бормана, Геббельса, Кребса, Бургдорфа, Аксмана. «Они вели разговор по поводу прощания фюрера и были в очень возбужденном состоянии».

Прощалась и Ева Браун. Она написала в последнем письме - своей подруге Герде Остермайер: «Что еще я должна сказать тебе? Я не могу понять, как мы дошли до этого, но после всего происшедшего более невозможно верить в Бога».

Детали собственно смерти фюрера - от Раттенхубера: «Примерно часа в 3-4 дня, зайдя опять в приемную Гитлера, я почувствовал сильный запах горького миндаля. Мой заместитель Хегель с волнением сказал, что фюрер только что покончил с собой…

В этот момент ко мне подошел Линге, он подтвердил известие о смерти Гитлера, заявив при этом, что ему пришлось выполнить самый тяжелый приказ фюрера в своей жизни. Я удивленно взглянул на Линге. Он пояснил мне, что Гитлер приказал ему выйти на 10 минут из комнаты, затем снова войти, обождать в ней еще 10 минут и выполнить приказ. При этом Линге быстро ушел в комнату Гитлера и вернулся оттуда с пистолетом "Вальтер", который положил передо мной на столе… Я узнал в нем личный пистолет фюрера. Теперь мне стало понятно, в чем заключался приказ Гитлера.

Гитлер, видимо, усомнившись в действии яда, в связи с многочисленными впрыскиваниями, которые на протяжении длительного времени ему ежедневно производили, приказал Линге, чтобы тот пристрелил его после того, как он примет яд. Линге стрелял в Гитлера. Присутствовавший при нашей встрече… Аксман взял пистолет Гитлера себе и сказал, что спрячет его до лучших времен».

Из показаний Гюнше: «В 15.15 я встретил… начальника эсэсовской команды сопровождения фюрера штурмбанфюрера Шедле и шофера фюрера оберштурмбанфюрера Кемпку. Я сообщил им о том, что сказано было фюрером мне, Раттенхуберу и Бауеру… Внезапно дверь передней была приоткрыта, и я услышал голос главного слуги фюрера штурмбанфюрера Линге, который сказал:

- Фюрер умер.

Хотя я и не слышал выстрела, я сейчас же отправился через переднюю в комнату совещаний и сообщил находившимся там руководителям буквально:

- Фюрер умер.

Они поднялись, вышли со мной в переднюю, и тут мы увидели, как выносили два человеческих трупа; один из них был завернут в одеяло, другой также был завернут в одеяло, но не полностью. Трупы несли штурмбанфюрер Линге, хауптшарфюрер Крюге, оберштурмфюрер Линдло и еще один эсэсовец, которого я не узнал. Затем стали помогать нести трупы оберштурмбанфюрер Кемпка и штурмбанфюрер Медле…

Оба трупа были вынесены через запасный вход бетонированного убежища фюрера в парк. Там они были облиты заготовленным рейхсляйтером Борманом бензином и зажжены. Это все произошло в 16.00. Оба трупа сопровождались рейхсляйтером Борманом, генералом Бургдорфом, генералом Кребсом, рейхсюгендфюрером Аксманом, доктором Геббельсом и мною… После того, как трупы, облитые бензином, были зажжены, дверь убежища тотчас же была закрыта из-за сильного огня и дыма».

Эту информацию подтверждал и Раттенхубер: «Из состояния оцепенения меня вывел шум в комнате. И я увидел, что из личной комнаты Гитлера Линге, Гюнше, личный шофер Гитлера Кемпка и еще 2-3 эсэсовца в сопровождении Геббельса и Бормана вынесли на руках трупы Гитлера и Евы Браун, завернутые в серые солдатские одеяла…

Поднявшись наверх, эсэсовцы положили трупы в небольшую ямку, недалеко от входа в убежище. Ураганный обстрел территории не позволил воздать хотя бы минимальные почести Гитлеру и его жене. Тела их были облиты бензином и подожжены, и не нашлось даже государственного флага, чтобы прикрыть останки Гитлера.

Тела Гитлера и Евы Браун плохо горели, не хватало бензина, и я спустился вниз распорядиться о доставке горючего. Когда я поднялся наверх, трупы уже были присыпаны немного землей. Охранник Менгерсхаузен заявил, что невозможно было стоять на посту от неприятного запаха горящих трупов, и он скатил их в яму, где лежала отравленная собака Гитлера».

Харри Менгесхаузен 18 мая тоже даст показания: «Когда выходил на террасу, которая от бомбоубежища находилась в 60-80 метрах, я увидел, как из запасного входа бункера личный адъютант штурмбанфюрер Гюнше и слуга Гитлера штурмбанфюрер Линге на руках вынесли труп Гитлера и положили его в полутора метрах от выхода, а затем вернулись и через несколько минут вынесли из бомбоубежища его жену Еву Браун и положили ее рядом с трупом Гитлера с левой стороны. В стороне от трупов стояли две банки весом по 20 кг каждая, наполненные бензином, из которых Гюнше и Линге стали обливать трупы бензином, а затем оба начали их обжигать.

Когда они обгорели, к ним из бомбоубежища подошли два человека из личной охраны Гитлера, фамилии их не знаю, взяли обгоревшие трупы, положили в воронку от разрыва снаряда, которая находилась в 2-метрах от бомбоубежища. Засыпав и сравняв землю, ушли в бомбоубежище».

Когда чекисты поинтересовались, как Менгесхаузен понял, что это были фюрер и Ева Браун, тот ответил: «Гитлера я узнал по лицу и по форме одежды. Он был одет в брюки черного цвета навыпуск и во френче серо-зеленого цвета. Под френчем была видна белая манишка и галстук… Когда Гитлера выносили, я лично видел профиль его лица – нос, волосы и усы. Поэтому я утверждаю, что это был именно Гитлер.

Жена Гитлера – Браун, когда ее выносили из бомбоубежища, была одета в черное платье, на груди несколько розовых цветков, сделанных из материала… За исключением Гюнше и Линге при сожжении трупов Гитлера и его жены больше никто не присутствовал, а погребение производили два человека из охраны Гитлера».

Преемники покойного совещались под руководством назначенного в его завещании премьер-министром Геббельса. Расскажет руководитель обороны центра Берлина Монке: «Приблизительно в 17.00 генерал Креббс предложил принять наконец какое-либо решение». В комнате для переговоров Геббельс, Кребс, Бургдорф, Борман и Науман. «Слово взял генерал Кребс и предложил вступить в переговоры с русскими, но сначала для ведения переговоров добиться прекращения военных действий».

К Вейдлингу где-то в это время из ставки доставили записку: «Генерал Вейдлинг должен немедленно явиться в имперскую канцелярию к Кребсу. Все мероприятия, предусмотренные на вечер 30 апреля, должны быть отложены».

«Примерно в 18 или 19 часов я весь в поту прибыл в имперскую канцелярию, - покажет Вейдлинг. - Меня немедленно провели в кабинет фюрера. У стола сидели Геббельс, Борман и Кребс. При моем появлении все трое встали. Кребс в торжественном тоне заявил:

- Первое. Гитлер покончил жизнь самоубийством в 15 часов. Второе. Его смерть должна пока оставаться в тайне. Третье. Тело Гитлера, согласно его последней воле, было облито бензином и сожжено в воронке от снаряда на территории имперской канцелярии. Четвертое. В своем завещании Гитлер назначил следующее правительство (оно нам известно – В.Н.).

Кребс продолжал:

- Уже в течение примерно двух часов делается попытка связаться с русскими командными инстанциями с целью просить о прекращении военных действий в Берлине. В случае удачи вступает в действие легализованное Гитлером германское правительство, которое будет вести с Россией переговоры о капитуляции. Парламентером направляетесь Вы.

Мне казалось, что я нахожусь в кругу торговых работников, которые совещаются после ухода своего хозяина, и непроизвольно произнес:

- Сначала я должен сесть. Нет ли у кого-нибудь из вас сигареты? Теперь ведь можно курить в этом помещении.

Геббельс вытащил пачку английских сигарет и предложил всем нам… Я обратился к Кребсу:

- Завтра или послезавтра Берлин все равно попадет в их руки, как спелое яблоко… Помоему мнению русские согласятся только на безоговорочную капитуляцию».

После долгих препирательств, поведал Монке, пришли к такому решению: «К исходу дня подполковнику Зепфарту было приказано идти к русским и подготовить почву для переговоров».

У командующего 8-й гвардейской армией Василия Ивановича Чуйкова в тот вечер, по его словам, «настроение было хорошее, бодрое: скоро конец войны. Работники политического отдела армии пригласили меня поужинать, а заодно поговорить о предстоящих делах. В политотделе находились писатели Всеволод Вишневский, Константин Симонов и Евгений Долматовский, композиторы Тихон Хренников и Матвей Блантер. Пока накрывали на стол, Тихон Хренников сел за рояль и спел песенку из кинофильма "Свинарка и пастух", а Матвей Блантер - "В лесу прифронтовом". Собрались сесть за стол. В эту минуту ко мне подошел дежурный политотдела и сказал, что меня срочно вызывают к телефону. Я прошел в комнату дежурного, взял трубку. Говорил командир 4-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-лейтенант В.А. Глазунов. Взволнованно, немного в приподнятом тоне он доложил:

- На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд (так в тексте – В.Н.). Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.

- Ясно, - ответил я. - Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их по тому же участку, где перешел сам, через Висячий мост.

- Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, - сказал Глазунов.

- Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.

Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии В.А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой КП…

Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8-й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров - представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей…

После этого я вызвал к телефону генерала Белявского и приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.

Наступило томительное ожидание. В комнате только я и адъютант. Прошло полтора часа. Глубокая ночь, но спать совершенно не хочется».

Известие о смерти Гитлера в тот день не стало достоянием широкой общественности. Судя по всему, об этом не узнал даже преемник фюрера на посту президента Германии адмирал Дёниц.

Генерал-фельдмаршал Кейтель опишет, как в тот день в очередной раз менял место дислокации. «В 4 часа утра мы оставили Доббин… Во время нашей поездки нам пришлось стать очевидцами чудовищной картины беспорядочной волны стремящихся уйти из своих родных мест беженцев. Повсюду их бесконечные колонны автомашин и обозы. Зачастую нам самим приходилось выходить из машин, потому что английская авиация на бреющем полете поливала шоссе и колонны пулеметным и пушечным огнем».

Кейтель обнаружил Дёница, который «вместе со своим ближайшим окружением разместился в офицерском доме отдыха моряков в Плёне… Кроме Буша я увидел там Гиммлера, стремившегося установить контакт с Дёницем… К вечеру я встретил у Дёница в Плёне и фельдмаршала фон Грайма… У меня произошел длительный разговор с Дёницем о безнадежном положении.

Он показал мне радиограмму Бормана, в которой говорилось, что, согласно завещанию, фюрер назначил его (Дёница – В.Н.) своим преемником, само же завещание уже послано гросс-адмиралу с вылетевшим к нему офицером. Мне сразу стало ясно: моя радиограмма о безнадежности положения из Доббина… развеяла последние сомнения фюрера, и, таким образом, само завещание и предуведомление о нем Борманом явились ее следствием».

Телеграмма, которую Борман направил Дёницу (в мемуарах адмирала она к нему придет только 1 мая в 10.35), гласила: «Вместо бывшего рейхсмаршала Геринга фюрер назначает своим преемником Вас. Письменное подтверждение Вам направлено. Вам надлежит немедленно предпринять все необходимые меры, которые диктует сложившаяся обстановка».

И ни слова о том, что Гитлер мертв! Дёниц ответил:

«Мой фюрер! Моя преданность Вам беспредельна. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы прийти Вам на помощь в Берлин. Если, однако, судьба повелевает мне возглавить рейх в качестве назначенного Вами преемника, я пойду этим путем до конца, стремясь быть достойным непревзойденной героической борьбы немецкого народа».

Думаете, в тот день союзники поздравили Сталина с Красным флагом над Рейхстагом? Или поздравят со взятием Берлина? Ничего подобного. Не поздравили и не поздравят - ни Черчилль, ни Трумэн. Их умы занимали другие вопросы.

Черчилль информировал Сталина о подробностях сдачи немецких войск в Италии: «Мы вместе должны порадоваться этой крупной капитуляции». И переслал сообщение от фельдмаршала Александера, в котором, в частности, говорилось: «Во время церемонии подписания фон Швейнитц указал, что в некоторых отношениях он превысил полномочия, данные ему фон Фитингофом, но я не думаю, что это скажется на результатах. Фон Швейнитц и Вернер в настоящее время возвращаются через Швейцарию в находящийся в Больцано штаб фон Фитингофа… Важно, чтобы не было допущено какого бы то ни было обнародования до вступления условий в силу». От себя Черчилль добавил: «Президент Трумэн предложил, чтобы первое сообщение о капитуляции было сделано фельдмаршалом Александером».

Но в Италии не все был так однозначно. Командующий южной группой немецких армий Кессельринг был крайне удивлен, узнав об акте капитуляции, подписанном в Казерте без его ведома. Аллен Даллес подтверждал: «Топор опустился рано утром 30 апреля. В Больцано поступили приказы Кессельринга, отстраняющие Фитингофа и Рёттигера от командования. Они были обязаны явиться на секретный командный пункт армейской группы в Доломитовых Альпах, чтобы предстать перед военным судом. Генерал Шульц должен был занять место Фитингофа, а генерал-майор Венцель – Рёттингера. Вольф, не перешедший под командование Кессельринга, был оставлен для специальной обработки в СС. Его уведомили, что Кессельринг обратился к Кальтенбруннеру с просьбой о расследовании его дела, поскольку Кальтенбруннер был высшим чином СС и начальником гестапо в этом регионе…

Человек, от чьего имени была подписана капитуляция, Фитингоф, исполнительный служака, отправился, как было приказано, на озеро Карецца. Рёттингер, напротив, заявил, что останется на месте, чтобы проинструктировать Шульца и Венцеля, когда они вступят в должность». Перспектива капитуляции немцев в Италии оказалась в подвешенном состоянии.

Зато такая перспектива открылась на севере, где немецкое командование искало контакта с Эйзенхауэром, который подтверждал: «30 апреля немецкий эмиссар появился в Стокгольме, чтобы сообщить, что фельдмаршал Буш, командующий немецкими войсками на севере, и генерал Линдеман, командующий войсками в Дании, готовы сдаться, как только наступающие армии союзников выйдут на побережье Балтики. Нам сообщили, что немцы откажутся сдаваться русским, но поскольку западные союзники вышли к Любеку и тем самым перерезали пути подхода сюда фанатически настроенных частей СС из Центральной Германии, то они немедленно сдадутся нам».

Всячески стимулируя капитуляции немцев на всех фронтах, союзники прилагали усилия к тому, чтобы ограничить, насколько возможно, продвижение войск СССР и его союзников.

Британский премьер в тот день развил самую бурную политическую и эпистолярную активность по всему спектру проблем. Причем его адресатом выступал уже не Сталин, а Трумэн.

Черчилля крайне беспокоит ситуация в Австрии. В «Истории Второй мировой войны» он напишет: «Вскоре после того, как русские оказались в Вене, мы получили первое представление о том, что произойдет в их оккупационной зоне. Они объявили об образовании временного австрийского правительства и не разрешили прилететь туда нашим миссиям. Все это, вместе взятое, вызывало у меня опасение, что русские умышленно используют свое вступление в Австрию, чтобы "организовать" страну, прежде чем мы туда попадем».

Черчилль 30 апреля слал Трумэну телеграмму: «Мне кажется, что, если мы оба сейчас не займем твердую позицию, нам будет очень трудно оказывать какое-либо влияние в Австрии в период ее освобождения от нацистов. Не согласитесь ли Вы направить вместе со мной маршалу Сталину послание следующего содержания: "Мы считали, что вопрос об отношении к Австрии так же, как и к Германии, касается всех четырех держав, которые будут оккупировать и контролировать эти страны. Мы считаем необходимым, чтобы английскому, американскому и французскому представителям была немедленно предоставлена возможность приехать в Вену… Мы надеемся, что Вы дадите необходимые инструкции маршалу Толбухину, чтобы предоставить возможность союзным миссиям немедленно вылететь из Италии"».

В тот же день Черчилль высказывал президенту США тревогу по поводу Чехословакии, призывая американцев к занятию Праги. Британский премьер настаивал, что это «может создать совершенно иную ситуацию в послевоенной Чехословакии и к тому же повлиять на близлежащие страны. В противном случае, если западные союзники не сыграют значительной роли в освобождении Чехословакии, эта страна пойдет по пути Югославии».

Исполнявший в тот момент обязанности госсекретаря Грю был того же мнения: «Если американские армии продвинутся к реке Молдау (германское название Влтавы – В.Н.), которая течет через Прагу, это обеспечит нам сильные позиции в отношениях с русскими… Мы предлагаем, чтобы американские армии продвигались к реке Молдау по всей ее длине. Если они смогут сделать это, мы будем на равных позициях с советским правительством - как в Австрии, так и в Чехословакии. В противном случае советское правительство, видимо, будет продолжать, как оно делало поныне, игнорировать наши протесты в отношении как Австрии, так и Чехословакии».

А еще Черчилля все больше беспокоили успехи Югославской армии Тито. Британский премьер утверждал: «В то время как германское армии в Италии отступали, войска Тито быстро продвинулись на итальянскую территорию на северо-востоке. Они надеялись до прибытия англо-американских войск захватить земли, на которые претендовали в этом районе, и в особенности занять Триест. Но американцы и мы не только были полны решимости не допустить такого урегулирования вопроса о границах до заключения мирного договора, мы также намеревались занять Триест с его великолепным портом в качестве важнейшего пункта снабжения для будущих оккупационных зон в Австрии».

Войска Тито, преследуя немцев, действительно вошли в тот день в Триест в надежде не только занять город, но и добиться капитуляции германского гарнизона.

Черчилль писал Трумэну: «Безусловно, является иллюзией полагать, что югославское правительство, с советским правительством за спиной, согласится, чтобы мы вошли или взяли под контроль Венецию-Джулию, включая Фиуме и т.д. Они, без сомнения, попытаются занять всю эту территорию, потребуют и оккупируют порты Триеста, Полы и Фиуме; а однажды войдя туда, я не думаю, что они уйдут… У нас столько же прав свободно продвинуться в Триест, если мы сможем попасть туда, сколько было у русских проложить себе путь в Вену».

Так обозначилась еще одна сложнейшая проблема послевоенного урегулирования - проблема Триеста, - споры по которой займут многие месяцы.

В Вашингтоне Трумэн принимал Джозефа Дэвиса, бывшего посла в Москве и последовательного сторонника сотрудничества с СССР. Президент был откровенен с Дэвисом, который пользовался его доверием: тот даже числился первым номером в коротком списке кандидатов на должность государственного секретаря в новом кабинете Трумэна. Дэвис был «буквально шокирован» тоном, который президент избрал, воспроизводя парафраз своего диалога с Молотовым, состоявшегося 23 апреля. Дэвис понял основное в новом внешнеполитическом курсе: сила и жесткость – вот что должно было стать опорными элементами новой дипломатии страны, берущей на себя миссию быть главным защитником и объединителем западного сообщества.

А в Сан-Франциско в тот день обозначилась перспектива того, что учредительная конференция ООН вообще может быть сорвана.

Глава британского МИДа Иден не без оснований бил тревогу: «Сейчас действительно невозможно сказать, как здесь обернутся дела. Завтра мы начинаем в 9 утра, и все может случиться, южноамериканцы и Молотов выступают основными протагонистами. Южноамериканцы хотят членства Аргентины и не позволят, если этого не состоится, двум советским республикам функционировать в Сан-Франциско. Можно было бы наблюдать за этим с интересом, если вслед за требованиями Южной Америки Молотов не вернется к своим требованиям о членстве для варшавских поляков». Скандал намечался серьезный.

И он состоялся. В ответ на требование предоставить место в ООН Аргентине, до последнего момента сотрудничавшей с нацистской Германией, Молотов на утреннем заседании глав делегаций внес предложение «отложить приглашение Аргентины на несколько дней - впредь до окончания предварительного обсуждения этого вопроса четырьмя правительствами». Поддержки он не получил и в тот же день вынес вопрос на пленарное заседание конференции.

- Что получится, если мы второпях, не поразмыслив серьезно, пригласим на эту конференцию Аргентину, помогавшую во время войны фашистам – нашим врагам, и не пригласим Польшу, союзную страну?.. Если можно забыть некоторые грешки Аргентины, то почему мы должны забыть заслуги Польши, почему мы должны забыть великие заслуги польского народа в борьбе против нашего общего врага! Мы имеем здесь, на конференции, делегацию от Индии. Но Индия не является независимой страной. Мы все понимаем, что придет время, когда будет выслушан и голос независимой Индии. Но все же мы согласились с мнением правительства Великобритании о том, чтобы уже в настоящих условиях дать место на этой конференции для представителей Индии в том несовершенном виде, как есть. Мы имеем здесь делегацию от Филиппин, но Филиппины не являются независимой страной. Мы хорошо понимаем, что придет время, когда мы сможем выслушать и голос независимых филиппинцев. Но мы согласились с правительством Соединенных Штатов Америки и предоставили Филиппинам голос в том виде, как он есть… Советское правительство не возражало против участия всех находящихся здесь делегаций, независимо от того, имеют ли соответствующие страны дипломатические отношения со всеми приглашающими государствами или не имеют.

В ответ на это колумбийский министр иностранных дел Камарго заявил, что для стран Латинской Америки это «вопрос принципа» и ни о каком откладывании речи идти не может. Американцы и англичане, отказываясь от ялтинской договоренности, их в этом активно поддержали. За предложение Молотова проголосовали 7 стран, за принятие Аргентины – опять 31.

«Однако пропагандистская победа осталась за ним – контраст между Польшей и Аргентиной был явно не в пользу последней, и Вашингтон оказался в положении обороняющейся стороны», - замечал Владимир Печатнов. Даже обычно скупой на похвалы Сталин на сей раз остался доволен, написав Молотову в начале мая: «Твое выступление по Аргентине совершенно правильно… Вообще я должен сказать, что ты хорошо ведешь работу на конференции».

Разногласия между великими державами, которые удавалось скрыть в Ялте, сейчас выходили на поверхность. Именно противоречия интересовали прессу, заголовки американских газет их подчеркивали. Да и американские дипломаты не преминули информировать СМИ о спорах с русскими. За кулисами Аверелл Гарриман изо всех сил старался донести до знакомых журналистов мысль о коварстве и лицемерии советской политики. Хотя формально Гарриман был лишь советником американской делегации, он взял на себя роль одного из главных ее спикеров.

Он провел серию неофициальных брифингов в отеле «Фермонт», штаб-квартире американской делегации, доказывая: русские добиваются полного политического контроля над странами Восточной Европы - либо через коммунистическую диктатуру, либо через коалиционные правительства, где коммунисты играют ведущую роль и готовы развязать террор и насилие над недовольными.

Многие журналисты были шокированы непривычно враждебным тоном – тем более от человека, слывшего близким сторонником Рузвельта. Известный радиокомментатор Свинг даже вышел в знак протеста из зала. А мэтр американской журналистики Уолтер Липпман в сердцах произнес:

- С таким настроем Гарримана следует убрать из Москвы.

К сожалению, этот настрой точно отражал новые веяния из Белого дома.

Наступила ночь перед 1 мая. Вальпургиева ночь. В Европе испокон веков считалось, что в эту ночь ведьмы встречают приход весны. И испокон веков в эту ночь европейские крестьяне жгли костры, чтобы отогнать блуждающих по земле злых духов. При Гитлере Вальпургиева ночь стала священным нацистским праздником: бурно отмечали плодовитость нацистской молодежи, которая должна была производить на свет истинных арийцев, хозяев мира для Тысячелетнего рейха.

Догорел костер из политых бензином тел фюрера и его супруги, пылающей преисподней горел Берлин. Над рейхстагом реяло Знамя Победы. Несостоявшиеся «хозяева мира» продолжали убивать и умирать. За что?

Тысячелетний рейх переживет фюрера на неделю.

Источник